Лопе не присоединился к этому исходу, за несколько месяцев опустошившему Мадрид и лишившему город чего-то очень важного, составлявшего его суть, к исходу, почти лишившему город жизни; кстати, Лопе не раз затронет эту тему в своих произведениях. Нет, он не позволит мощному потоку подхватить его и унести в город, где его отец «получил боевое крещение» в качестве мастера-вышивальщика. Нет, Лопе никогда не покинет Мадрид, город, где он родился и который в силу своей особенности и в силу своего влияния на жизнь всей Испании оставит неизгладимый след в его творчестве. Мадрид останется «портом приписки» Лопе на протяжении всех шести лет, что будет длиться «изгнание двора». Лопе не последует за маркизом Саррия, который, как и все знатные вельможи из окружения короля, переедет в Вальядолид. Поэт все это время будет пребывать в лихорадочном возбуждении, которое будет как бы гнать его в путешествие по Испании, из Мадрида в Толедо, из Толедо в Севилью, из Севильи опять в Мадрид. Зов его желаний, как бы составивший звенья одной естественной цепи с его творческим вдохновением, превратил его в паломника, в путешественника, в путника, «в странника в своем отечестве», как он назвал одного из главных героев своих романов. Действительно, вновь попав во власть причудливых поворотов судьбы, порождаемых чувственными страстями, вновь выслушивая властные повеления сердца, Лопе, без сомнения, именно в любви и любовных утехах найдет достойное вознаграждение за те беспокойства, что он испытал в результате сложившихся обстоятельств.

Как никогда и ни у кого, у этого пылкого мужчины любовь, соединяя разум и чувства, находилась в поисках совершенства и требовала напряженно переживать каждое мгновение. Лопе был абсолютно не способен на однообразие и монотонность как в жизни, так и в творчестве, в особенности в своей фундаментальной концепции драматургии, он всегда и везде искал и ценил неожиданность, внезапность, постоянное обновление.

Определенные признаки, не обманывающие того, кто хочет обратить на них внимание, проявлялись уже в хрониках, составленных официально по просьбе маркиза Саррия в период торжеств в Валенсии по поводу королевской свадьбы, ведь эпилог изобличал страдания, порожденные в результате:

Эти ностальгические жалобы, эта печаль, проникнутая тревогой и ревностью, столь явственно звучащие в поэтической речи, адресованы не донье Хуане де Гуардо, а некой Лусинде, истинное имя которой мы скоро узнаем. Жалобные интонации, употребленные для выражения страдания, вызванного разлукой с кем-то очень дорогим, здесь предстают предвестниками нового любовного приключения, новой, еще только грозящей разразиться бури чувств, зреющей в сердце поэта, бури, которая не заставит себя ждать. Ибо под напором новой страсти Лопе позаботится о том, чтобы оставить многочисленные знаки, явные или зашифрованные, свидетельствующие об этой любви, причем не только в тех произведениях, что он написал в тот период, но и в тех, что он сочинил много лет назад. Так, он внесет «разоблачительные» изменения и вставки в «Красоту Анхелики», в эпическую поэму, написанную десятью годами раньше, когда он принимал участие в походе «Непобедимой армады», и которую готовился опубликовать в окончательной редакции. Увлекшись этими изменениями текста, Лопе дошел до того, что уверовал сам и пытался заставить уверовать читателя в волшебную силу поэзии, способную как бы предвосхитить события реальной жизни, ведь он задним числом принялся утверждать, что именно Лусинда вдохновила его на создание эпической поэмы и что именно ее черты он придал Анжелике, являвшейся плодом его воображения и протагонисткой Лусинды. Ведь он обращается к ней с такими словами: «Выкажете ли вы снисхождение ко мне и благосклонность, прекрасная Лусинда, и пусть я буду проклят, если лгу, когда утверждаю, что Анхелика — это вы!» Отныне и впредь эти недвусмысленные знаки его новых влюбленностей будут вписываться во все его произведения — драматические, прозаические и поэтические. Кстати, та, кого Лопе назвал Лусиндой, без колебаний раскроет секрет, при помощи каких чар она довольно крепко привязала к себе Лопе. Однако крепость этих уз все же была относительна, ибо наличие их не исключало присутствия в жизни Лопе его законной супруги, а также не исключало и появления реальной, из плоти и крови, прекрасной жительницы Валенсии, ставшей для Лопе на время утешительницей. Это увлечение было мимолетным и покрылось пеленой забвения, а для нас — покровом тайны и молчания, но спустя пятнадцать лет стало известно, что сия связь принесла «весьма ощутимый результат». Во время одного из наездов в Валенсию Лопе обнаружил, что у него там есть сын, «нежный, мягкий юноша», нареченный Фернандо Пельисером, который примет имя брата Висенте, став монахом ордена францисканцев в монастыре Монте-Сион (Гора Сион). В 1614 году, когда Лопе в чрезвычайно новых для того времени выражениях и с новаторскими интонациями, сходными с интонациями современной поэзии, заговорит о своей истинной, очень глубокой и трогательной отцовской любви к этому сыну в стихотворениях сборника «Священные рифмы», он противопоставит скромность и загадочную, мистическую безмятежность Фернандо своей собственной неуверенности во всем, что имеет отношение к существованию, как мы бы сейчас сказали, экзистенциальной неуверенности. Лопе покажет, что женщина для него была не той, что, как у Данте, спасает мужчину, выводя его из темного леса, а той, что привела мужчину в лес и там то ли потеряла, то ли бросила.

Сейчас же, оставшись в Мадриде и видя перед собой бренные останки блестящей столицы, Лопе стал писать для театра, вновь открывшего свои двери, и думал о Толедо, куда он отправился в то время, когда там свирепствовал запрет на театральные постановки, и где он заметил в театре под названием «Месон де ла Фрута» женщину, совершенно особенную женщину. И вот тогда им овладела творческая лихорадка, порожденная любовью и толкавшая его на то, чтобы в полной мере дать свободу своим талантам. Ничто не могло помешать его способностям раскрыться: «Ничто меня не утомляет и не тяготит так, как необходимость сдерживать свои чувства». И правда, ничто не доставляло ему большего удовольствия, чем возможность предаваться любовному экстазу.

Лопе вновь стал предаваться тем любовным порывам и тому восторженному упоению, с разрушительными, катастрофическими последствиями коих он уже был знаком, пережив историю с Еленой Осорио, дочерью директора театральной труппы и женой актера, энергичной, деятельной распорядительницей его первых поэтических волнений, с женщиной, что послужила прообразом героини «Доротеи». С Микаэлой де Лухан (так звали новую любовь Лопе) наш герой вновь оказался в театральной среде, она действительно была актрисой, но, несмотря на силу и продолжительность увлечения Лопе, не подвигла его, подобно Филис, на создание поэтического цикла и все же оставила заметный след в его произведениях, причем в произведениях самых разных жанров и форм. Она окажет Лопе большую услугу, став для него своеобразной направляющей силой, воплощением идеи уподобления женщины поэзии. «Поэзия, — писал Лопе, — дарует свет, воспевает, восхваляет, возбуждает, возвеличивает и украшает любую вещь, любое явление, высвобождая силы этой вещи или явления».