Однако день признаний и откровений однажды все-таки наступил. Поводом и причиной, от которой отмахнуться было никак не допустимо, стал наш сын Ромка. У него астигматизм[50], и с раннего детства для выправления зрения нам приходилось заклеивать ему один глаз. Когда сын пошел в школу, мы с женой сильно переживали, что дети начнут его из-за этого дразнить, будут смеяться. Жена изучила уйму психологических пособий на тему социальной адаптации ребенка в школе, в частности на тему школьного буллинга[51], но по счастью они не пригодились. Ромка благодаря своим ярко выраженным лидерским качествам и мощной харизме ни разу не подвергался каким-либо нападкам в школе, одноклассники его уважали.

И вот, когда мы уже забыли беспокоиться о том, как у сына складываются социальные связи, взаимоотношения с одноклассниками, он приходит домой мрачнее тучи, при этом молчит, как рыба об лед. Жена сразу насторожилась, мягко попыталась выяснить, в чем дело, но Ромка ушел в себя, сказав только: „Сначала я сам должен разобраться“. Ну сам – так сам. С неделю примерно стояло это напряжение в доме, потом я не выдержал, говорю: „Расскажи, что происходит. И мать перестанет с ума сходить, и тебе самому будет легче разобраться, когда словами сформулируешь проблему“. Убедил.

Если вкратце – это было именно то, чего мы с женой опасались, только травили в классе не нашего сына, а новенькую, не знакомую нам девчонку. В Ромкину школу ее перевели посреди учебного года. Училась она кое-как, с двойки на тройку, была неказиста и нелюдима, мягко говоря, полновата, к тому же сильно шепелявила. Понятно, что над ней потешались и часто дразнили. Тогда мало кого из одноклассников интересовало, что девочка попала в тяжелую автомобильную аварию, в которой погибла ее мать, а сама она еле выжила после черепно-мозговой травмы. Отец, чтобы хоть как-то порадовать дочку, всячески баловал ее разными вкусностями, не замечая, что девочка день ото дня пухнет, как тесто на дрожжах. Словом, повод для насмешек нашелся быстро.

Одноклассницы втихомолку завидовали ее стильным шмоткам, которыми по простоте душевной задаривал девочку отец, а в открытую издевались, мол, зачем тебе такой моднючий куртец, ты же через неделю в него уже не влезешь. Будь проще и не выпендривайся. Наконец, дошло до того, что тройка самых неуемных девиц, взбаламутив за компанию и ребят, решила устроить Наташке „темную“, поставить на место (которое они считали для нее подобающим). Ромка по случаю тоже оказался втянут в эти разборки. Поначалу как-то пытался разрулить ситуацию мирно, но потом плюнул: „Хрен поймешь, что у этих девчонок в головах, по ходу, одни опилки. Ну их на фиг, пусть сами разбираются, я пас“.

Тогда я понял, что отмолчаться или отделаться советами психологов не получится. И я рассказал. Мне было что рассказать.

С Тонькой мы не то чтобы дружили, но знали друг друга еще с детского сада, в прямом смысле. Жили мы в одном доме, больше того – в одном подъезде, она на восьмом этаже, я на первом. Разница у нас была ровно месяц, и наши мамы ходили на молочную кухню по очереди, так и подружились. Потом записывали нас в один садик, в один класс школы – так всегда можно было подстраховаться насчет отвести-забрать. Тонька часто оставалась у нас, если ее мама задерживалась с работы. В таких ситуациях мне обычно было не очень комфортно из-за Тонькиной гиперактивности. Я бы уже десять раз все уроки сделал, а ей лишь бы побеситься. Впрочем, в классе ее проделки пользовались неизменным успехом – кому интересно корпеть над заданиями, когда можно поноситься по классам и рекреациям, прятаться от „зеленых человечков“ или „людей в черном“, это же весело. Так что наша толстушка-веселушка Тонька долго была заводилой всяческих школьных проказ. Но потом все круто перевернулось.

Наступил тот возраст, когда девчонки начинают концентрироваться на своей и чужой внешности, пытаются приспособиться к изменениям в своем организме. И это вовсе не „опилки в головах“, как назвал Ромка, а просто гормоны, пубертат.

Не скажу, когда и как все это началось (в классе шестом или седьмом), но из Тоньки-Огонька моя соседка постепенно превратилась в Тонну Пирожков (да-да, фамилия ее была Пирогова). Трудно представить (но при желании все-таки можно), что творилось тогда в ее душе, когда помимо собственных комплексов приходится сталкиваться с отторжением бывшими подружками, с насмешками и откровенными издевательствами. И, конечно, „тема сисек“ априори была в приоритете в этом ряду. Тонька всегда была готова отвесить пару тумаков пацанам, пытавшимся прижать ее к стенке, чтобы потискать (а рука у нее была тяжелая, соответственно 100 кг живого веса), но вот с бывшими подругами в такой ситуации она часто терялась. „У тебя такие аппетитные пирожки!“ – сладко запевала Юлька. – Можно мне потрогать?» Другая вторила: «Твои сиськи меня с ума сведут! Из-за тебя я, наверно, стану лесбиянкой!» И хотя дома мама успокаивала, что девочки со своими прыщиками вместо бюста просто ей завидуют, надолго этой поддержки не хватало.

В окно кухни я часто видел, как Тонька бегает по утрам, с красной мордой возвращаясь домой. От тети Кати, ее мамы, слышал, как дочка изнуряет себя голодовками и разными диетами, но килограммы не уходили, а только прибавлялись после каждой голодовки. Изменения в ней я стал замечать только классе в девятом. Тонька и сама стала спокойнее и увереннее в себе, да и одноклассники от нее отстали. И да, она сильно похудела, на взгляд, килограммов на 20–30. Я относил все это на счет ее нового друга, шалопая из соседней школы, которого многие наши побаивались, «Любовь воистину творит чудеса», – сделал я для себя вывод, впрочем, не особо вникая.

Пару лет после окончания школы я не видел Антонину, а когда встретил с коляской у подъезда, даже не узнал. Стройная молодая мама, она заметно похорошела, узнать в ней прежнюю Тонну Пирожкову было абсолютно невозможно. Я не стал тогда вникать, как ей удалось сбросить лишние 50 килограммов и не располнеть после родов, мы обменялись лишь парой реплик о житье-бытье. С ребенком и мужем (тем самым грозой района) они переехали обратно к маме, здесь Тоне было удобнее. Я от души порадовался, что все в результате у нее сложилось удачно. Но радоваться было нечему, как оказалось.

Как-то зимой около полудня я готовил себе поздний завтрак – сессия прошла как нельзя лучше, ни одной тройки, можно наконец расслабиться. Вдруг за окном что-то шмякнулось, боковым зрением