— О, припади к моей груди, о Санкта Сантюк! — крикнул он.

Он всегда так приветствует Марию. Все это я предвидела, сидя в постели, пока ждала его, и слышала ответ Марии Сантюк:

— А будет ли слугам позволено поприветствовать своего хозяина?

— О, припади к моей груди, — опять закричал мсье Бой, — и поскорей, Санкта Сантюк!

До чего же мне было тяжело слышать эти фразы, сказанные в его неповторимой манере, стоя за чьей-то спиной и не видя его самого! Мария постояла еще немного перед нашим носом, пока, я думаю, кто-то там впереди нее не посторонился, ведь она такая вежливая, Мария наконец-то сдвинулась с места, а за ней Иветта и я. Я. Он поцеловал Марию, в одну щеку, потом в другую, и тут наши взгляды встретились. Могу сказать, что меня его взгляд пронзил насквозь. О пресвятая Дева Бюглозская, какие у него глаза! Он за год стал еще красивее, если только такое возможно. Чуть похудел, может быть, щеки чуть больше впали и появились круги под глазами, но это ему идет. Ресницы, зубы, волосы, улыбка. На нем белые брюки, туфли белые с желтым и темно-синий шерстяной свитер. После Марии он поцеловал Иветту, тоже в обе щеки. «Привет, привет Иветте, милее всех на свете». Но говоря это, он уже протягивал руку мне. И меня тоже поцеловал, в одну щеку, в другую, потом опять в первую (на один поцелуй мне досталось больше, чем другим). «Сюзон, Сюзон, Сюзон, герцогиня Монбазон», и, повернувшись к хозяйке, сказал, как я и ожидала:

— Да она, ваша камеристка, мама, становится все элегантнее и элегантнее!

Как я и предвидела, он развязал у меня на спине бант испанского передника, а я так была рада, что даже позабыла поворчать и не сказала: о, мсье Бой, я так старалась, завязывая бант! Я подождала, что скажет Мария Сантюк, чтобы повторить за ней.

— Мсье Бой отлично выглядит, — сказала Мария.

— Да, отлично выглядит, — сказала я.

— И не похоже, что мсье проделал такой долгий путь.

— Да, — сказала я, — ни за что не скажешь.

А Иветта, стоявшая до этого как немая, добавила:

— Ни за что не скажешь, что мсье Бой вернулся из Америки.

Он еще раз громко рассмеялся, спросил у Иветты, часто ли она видит людей, возвращающихся из Америки, и каким она ожидала его увидеть, не думает ли она, что в Америке людей откармливают, как гусей, фаршируют трюфелями, как колбаски или рождественские галантины. Все засмеялись, и первая Иветта, она хоть и худющая, но характер у нее добрый. А я решила не смотреть на него, на его зубы, ресницы, волосы, бело-желтые туфли и свитер. Вокруг собралась вся семья: хозяйка в лиловом атласном халате, глаза ее блестели, как бриллианты в сережках, она их надела среди ночи в честь его приезда. И шиньон высокий накручен, и голос низкий, как простуженный (когда мсье Бой дома, хозяйка сама не своя). И мадам Жаки в красивом халате, на этот раз не бежевом из шерсти с начесом, а шелковом с красными и синими цветами. И мадам Макс тоже в шелковом, но розовом, и три ее дочки в ночных рубашках, с воротничками в виде фестончиков, Жизель и Надя прыгали то на левой, то на правой ножке, как куры в курятнике, когда им принесут кукурузу, а вот Хильдегарда, та, извините, была спокойна и молчалива, как в церкви, когда слушают музыку, фисгармонию или орган, точно в воскресный день в Бордо, в церкви Святого Фердинанда.

Так на чем же это я остановилась? В голове моей все перепуталось с приездом мсье Боя. Ах да, с ним на дачу приехали две подружки. Одну он подобрал по дороге в Аркашон, а другую — в Сен-Жан-де-Люзе. Я их обеих знаю давно, по Бордо. Я поздоровалась с ними, и они сказали мне: здравствуй, Сюзон. Мария Сантюк спросила, хорошо ли они доехали. Я не спрашивала. Я только сказала «здравствуйте», а потом вместе с Иветтой мы постелили им постели; по их словам, они приехали только на одну ночь, они сказали, что завтра уедут, но я уверена, что нет, что они останутся на все лето, такие люди так просто не уезжают. Особенно мадмуазель Долли де Жестреза, здоровая кобыла, она бегает за мсье Боем, смотреть стыдно (а вот хозяйка считает, что все отлично, она говорит, что мадмуазель Долли очаровательна, она даже не замечает, что у нее размер ноги отсюда и до речки, а кости на бедрах торчат в разные стороны, хоть сумки на них вешай). В ту ночь она была взволнована, мадмуазель Долли, все говорила, говорила, а рот разевала так, что даже глотку изнутри видно, хоть миндалины лечи. И все о машине. Машина, машина, машина. Можно подумать, что для нее только она и существует, машина. Дамы долго стояли в прихожей и все слушали про машину, которую мсье Бой купил в Париже, едва приехал, «толбот», я запомнила название, она повторила его раз сто, добавив, что это вариант «бэби-спорт», что кузов небесно-голубой, а верх темно-фиолетовый, что фиолетовый с голубым — это божжж-же-ственно, она брызгала слюной в лицо хозяйке, повторяя божжжжественно, и что «бэби-спорт» мсье Боя, может, и не такая быстрая, как прошлогодняя «лагонда», но все же, когда он давал ей порулить от Аркашона до Осгора, а потом еще от Байонны до Сен-Жан-де-Люза, она всех разметала, всех-всех, хоть список составляй. «Делажи», «симки-пять», «крайслеры», «делхаи» (а я слушала ее и представляла себе все эти машины, все эти «делажи», «симки-пять» и «делхаи» потерпевшими по вине мадмуазель Долли аварию, разметанными по обочинам дорог, догорающими, и мне казалось, что из ее лошадиной пасти вылетали не только брызги слюны, но и огонь, красное пламя с язычками, как у дракона, которого топчет святой архангел Михаил, у нас в церкви, в Мурлосе).

Она изображала шум мотора «бэби-спорта», когда та набирает скорость, когда несется вовсю, когда тормозит. Хозяйки вежливо слушали ее брум-брум, но у них, по-моему, голова уже пошла кругом, как и у меня. Она приехала вместе с мадмуазелью Зузу Вардино, называет ее неразлучной своей подругой, но та только и мечтает, как бы увести у нее мсье Боя. Иветта находит Зузу симпатичной, а по-моему — мура. Вся зажатая, ручки коротенькие, она дергает ими вправо и влево, как заяц заводной, видела я такие игрушки в Бордо на ярмарке, они на барабанах играют. А волосы вокруг лица все в завиточках, как у приличной барышни. А ротик-то, ротик, размалеван, что твой горшок с вареньем из красной смородины. Это она-то симпатичная? Да Иветта просто спятила. Хильдегарда со мной согласна, она считает мадмуазель Зузу похожей на карикатуру и недовольна, что с мсье Боем приехали подружки, это испортило ей все удовольствие, как и мне, но она и виду не подала, спокойно стояла в уголке и притворялась, будто слушает все эти излияния и вопли. А мсье Бой сказал, чтобы мадмуазель Долли перестала изображать мотор, что они уже приехали.

— Выключай двигатель, — сказал он, и мадмуазель Долли заржала по-лошадиному, а мсье Бой обернулся ко мне: — Герцогиня Монбазон, организуй нам маленький закусон.

— Ну разумеется, Бой, и все уже готово, — сказала хозяйка. — Прошу всех в столовую.

Они пошли в столовую, хозяева, дети, мсье Бой и его подруги. И мы тоже пошли, Мария Сантюк и мы с Иветтой. Они — чтобы перекусить, мы — чтобы их обслуживать. А было там все, что мсье Бой с детства любит, он писал об этом в письмах из Америки, хозяйка читала нам отрывки: фаршированные яйца, салат картофельный с луком-шалотом, баночки крем-брюле и пирожные «язычки». Он еще раз поцеловал Марию Сантюк, когда увидел, что все его любимые блюда стоят на столе. И положил себе в тарелку сразу пять фаршированных яиц, целую гору салата, а барышни почти ни к чему не притронулись, это они, наверное, так стараются, отказываясь от всего съедобного, чтобы живот был плоский, а кости торчали. Они тут же закурили и стали пить, вот это они умеют, мадмуазель Зузу особенно, как разинет рот свой намазанный, да как начнет раз за разом хлестать.