Как же хорошо я занималась, начиная с того вечера и весь апрель, май, июнь, как я старалась! Английские неправильные глаголы: to catch, caught, caught, to spring, sprang, sprung, to fly, flew, flown. А употребление герундия в латыни! А басня Лафонтена «Звери, больные чумой», которую я выучила наизусть и прочитала без единой запинки, как в театре! А сочинение о зиме, которую я назвала суровой и алмазно-сверкающей, и даже матушка Дастье написала на полях: «Очень хорошо»! А все жертвы, которые я приносила, чтобы Святой Дух сжалился надо мной и просветил мой ум во время годовых контрольных; не съела ни одной фруктовой пастилки (я их обожаю, особенно клубничные); ни разу не стукнула вечно ноющую Жизель; каждый день помогала Нэнни О убирать мою постель, а Наде — находить в ее постели такую противную штуку, устройство для выпрямления зубов; я три раза поцеловала землистую щеку тети Кати и три раза дядю Жаки, у которого хронический синусит, так что от него вечно пахнет лекарствами. А в школе, на уроке физкультуры, я нарочно замедлила бег, чтобы первой пришла к финишу противная Элизабет де Вирло (она вечно дразнится: Хильдегарда-алебарда).

Что еще я сделала, чтобы ублажить Господа и чтобы он помог мне? Ах, да! Весь день в пятницу я ходила с камушком в левой туфле, и вечером чулок был в крови. А в другой раз, во вторник (это был день рождения Гранэ), я помогала Сюзон подавать чай, потом, отвесив реверанс, спела для десятка старушек красивый романс Жан Жака Руссо «Как долог день, проведенный вдали от тебя» (они сказали: какая память у девочки!). Наконец я исповедалась, приблизив вплотную лицо к решетке, за которой сидел и слушал меня священник, и это мне дорого стоило: я терпеть не могу запах, исходящий от священника, — смесь чернил и лакрицы.

В тот день, когда выставляли отметки и распределяли призы, я ничего не могла есть во время завтрака, ну ничегошеньки, хотя так люблю завтраки в школьной столовой, после мессы в церкви: шоколад на воде в белых пиалах, пряники, испеченные монашками, они такие блестящие и так вкусно хрустят, а вместо варенья — нарезанная ромбами айвовая пастила. Распределение призов началось в десять. С девяти до без десяти десять мы, ученицы, очистили парты, обменялись летними адресами и болтали во дворе. Время от времени проходившая мимо монахиня обращалась к нам:

— Ведь вы напишете нам письмо из Андая, Хильдегарда, не правда ли?

— Разумеется, матушка.

Сабина де Солль собиралась ехать с родителями в Италию и обещала нанести визит в женский монастырь в Риме.

Без десяти десять раздался звонок, в груди у меня кольнуло и сердце сжалось, у меня перехватило дыхание, потом я сделала глубокий вдох, мне так важно было завоевать первые места по семи предметам, мне нужны были длинные волосы, и я должна была их получить, я все сделала для этого, Бог справедлив, я не просила его смилостивиться, мне не нужна милость, я не нищенка, я просила только справедливости. Господи, будь справедлив, Сабина де Солль красивее меня, родители повезут ее в Италию, она увидит Дворец дожей, город, где жили Ромео и Джульетта, наклонившуюся Пизанскую башню, храм Троицы на холмах и подлинник Матер Адмирабилис, картину кисти монахини Полины Пердро. Я же прошу только море в Андае и длинные волосы. Господи, я имею на это право, на такие же волосы, как у Сабины де Солль, ведь Ты сам говорил, что для всех одна мера. Нас выстроили, и поскольку по росту я самая маленькая в классе, я оказалась крайней и стояла рядом с учениками четвертого класса. В коридорах в течение нескольких минут слышны были только шум шагов учениц да сухой стук хлопушек, которыми руководительницы подавали сигнал к построению. Все мы были в парадной белой форме: пикейная юбочка с матроской, хлопчатобумажные чулки и перчатки, шевровые лакированные туфли с ремешком. Проходя мимо окон, я видела, как в стекле мелькает мое отражение: челочка на лбу отросла, мочек уже не видно, я еще не нравилась себе, но уже и не ненавидела себя, меня переполняла надежда, из всех христианских добродетелей самая моя любимая — Надежда.

Мы вошли в большой актовый зал, где всегда происходит распределение призов. В одном его конце стояли стулья для представителей общины, в другом — скамейки для учениц, по классам и по росту. Одна за другой входили сестры-наставницы и садились, в порядке субординации: в середине — мать-настоятельница, де Вандевиль. Справа от нее — главная воспитательница, слева — заведующая учебной частью. За ними — воспитательницы, работающие в пансионе и в классах, мать Жакен, мать Грюо, мать де ла Биш, мать Дастье и все остальные, сестра экономка, сестра привратница. Как я всех их люблю, люблю их облачение, оно сохранилось со времен основательницы школы Святой Мадлены Софи Барра, это типичное бургундское облачение, его носила Мадлена Софи, святое чадо из Жуаньи, черная юбка до пят, пелерина с серебряным крестиком, черная наколка на голове, наполовину закрывающая лоб, гофрированный чепец и накидка, которая словно соткана из сумерек, — я говорила себе все это, чтобы не думать о другом, о призах, о семи таких желанных первых местах, сердце бешено билось, мне хотелось пить, есть, хотелось петь, бежать, меня бросало то в жар, то в холод, о, только бы получить семь первых мест.

Перечень призов зачитала сама заведующая учебной частью, мать де Шепп. Читала она стоя. Голос у нее красивый, как вечерний звон, тонкий, но упругий, точно надутый ветром парус. Начала она с лент за отличное поведение: младшим — розовые, средним классам — зеленые, старшим — синие. Чтобы получить ленту, надо быть немногословной, благочестивой и скромной. Те, кого вызвали, окружили мать-настоятельницу полукругом, а потом вернулись на свои места с лентами, розовыми, зелеными и синими по диагонали через всю грудь. Я полюбовалась ими, но не завидовала, мне не нужна лента, мне нужны призы, семь первых мест. Семь, семь, семь.

Призы, Боже мой, ну скорее объявляйте призы. Мать де Шепп начала с младших. Одиннадцатое, десятое, девятое, восьмое, седьмое. Надя упомянута трижды, Жизель — два раза, они встают, делают реверанс и вместе с другими детьми подходят к матери-настоятельнице, и та дает каждой по две книги, перевязанные бантиком. Возвращаясь на место, они ищут меня глазами, у Нади милая веселая улыбка, зубов во рту не хватает, она держит подаренные книги, прижав их подбородком к груди. Шестое, пятое место. Как мотыльки мелькают имена, одни красивые, другие — не очень, Гертруды, Элеоноры, Летиции, но есть и Симоны и Полетты, я не обращаю на них внимания, я сейчас далеко от всех, я слежу. Четвертое. Уже ближе. В голове звенят беззвучные колокола, мне кажется, что голос матери де Шепп стал тоненьким, совсем ангельским. Где-то там — все сестры, община, черная неподвижная волна, а над ней пена из белых гофрированных чепчиков. Кровь стучит, стучит, стучит, я не поспеваю за этим бегом крови по моим венам. Первое место по Закону Божьему и за французское сочинение: Хильдегарда Берто-Барэж. Имя мое, хоть и похоже на крепость, теперь тоже летит мотыльком, как и все остальные, летит в фимиаме ладана, превращается в невесомое облако, в дивные, как трубы архангелов, звуки. Первое место по грамматике. Первое по латыни. Первое по истории. Слава Тебе, Господи, уже пять. Ты справедлив, божественно справедлив. Первая премия по английскому: Хильдегарда Берто-Барэж. Ох ты, шесть! Первая премия по географии, о Боже. Дядя Бой, у меня семь первых призов. Семь первых призов и русалочьи волосы. Я буду красивой, я хочу быть красивой. Второе место по алгебре — Хильдегарда Берто-Барэж. Это даже слишком. Семь первых мест и одно второе, хватит. Господи, я не просила этого второго места.