кажется, что где-то я о нем уже слышал. Спустя некоторое время все деньги, а именно десять миллионов, оказываются в четырех мешках и одном чемодане. Я опасаюсь, что мешки могут порваться – они набиты банкнотами под завязку.

В два захода я складываю все деньги на пассажирское сиденье. У Ривьеры пикап, ржавый, как у реднеков. Я не доверяю его кузову, боюсь, что мешки вывалятся и осчастливят проезжающего позади меня на купленном в лизинг кабриолете армянина. В кузове лежит лопата, из мыслей Ривьеры я знаю, что то, что я сейчас сделаю с его деньгами, планировал сделать он сам.

Через полчаса я оказываюсь у кладбища. На улице бурая ночь, меня никто не сможет увидеть, разве что какой-нибудь вандал или некрофил, но это, конечно, не станет для меня препятствием. Я пытался узнать кое-что из памяти Сэнди, но чертов Ин настолько загрузил мою девочку мыслями о возмездии Ривьере, что даже она не знает об этом.

Моя Сэнди не знает, где я похоронен.

Я включаю на телефоне Ривьеры фонарик и брожу по кладбищу. Всматриваюсь в кресты, вчитываюсь в надгробия, мечтаю увидеть на одном из них собственное имя. Был бы я живым, не смог бы представить, что у меня когда-нибудь будут подобного рода мечты. Брожу я не особо долго, крест с именем "Олег Ривник" находится на самой окраине кладбища. Это удобно, меньше времени уйдет на перенос мешков и чемодана. Но перед этим я подолгу смотрю на свое имя, на даты жизни, на отсутствие глубокомысленных изречений на могиле. Безликая она. Я бы хотел, чтобы под датами указали мое поэтичное признание в вечной любви к Сэнди, также я был бы не прочь увидеть какое-нибудь насмешливое или даже саркастичное высказывание, подчеркивающее незначительность моего существования, но ничего этого нет, и переживать об этом незачем. Мертвецы холодны к собственным могилам.

Я копаю яму, тревожу собственный якобы покой, копаю долго, усиленно, чувствую мозоли на ладонях Ривьеры, чувствую усталость. Копаю до тех пор, пока лопата не упирается в крышку гроба. В два захода я переношу чемодан с мешками, размещаю в яме, приходится топтать мешки ногами, чтобы они не выдавали себя. Кладу сверху мешков чемодан, все это закапываю. Ровняю землю лопатой, и ровняю долго, пока не убеждаюсь, что внешний вид могилы ничем не отличается от вида могилы, бывшего при моем прибытии. Лишнюю землю я аккуратно раскидываю вокруг креста и, испытывая гордость за проделанную работу, бросаю лопату в кузов, забираюсь в машину, завожу мотор и еду к побережью Тихого океана, хочу утопить Ривьеру вместе с его ржавым пикапом. У Аутер Ричмонд я передумываю, разворачиваюсь и еду в место, которое Ривьера называет собственным домом. Из его памяти я знаю о спрятанном за плазмой на черный день "черном" кокаине. Хочу спихнуть пропажу денег на кокаин; кокаин же станет для Ривьеры причиной, по которой он не сможет вспомнить о том, чем занимался последние часы.

Топить Ривьеру рано, решаю я, решаю с начинающим мне нравиться коварством. Надо поступать как Ин. Надо убивать изощреннее…

Солнце слепит мне глаза. Я понимаю, что лежу в каком-то лесу, наверное, это лес неподалеку от деревни, только я не ощущаю, как в прошлый раз, что нахожусь на родине. Я не хочу лежать, мне хочется мстить всем злодеям, чтобы они, так же, как и я, умерли, осознавая весь бред собственной смерти. Я надеюсь, что подобные мысли оправдываются моим длительным пребыванием в голове Ривьеры, но у меня появляется противное ощущение, что желание убивать органично вытекает из моих стремлений помочь тонущему в невежестве миру живых.

Да, я понимаю, почему лежу в лесу. Это мой сон, осознанный, как и всегда. Высокая трава царапает мою спину, но я не ворочаюсь, я парализован, слепящий солнечный свет и горький запах травы – это все, что у меня есть.

– Ин! – ору я в пустоту. – ИН!!!

Это же бог моих снов. Его нельзя назвать злодеем – его мотивы вполне понятны, и я, если бы не вовлеченность моей Сэнди в это безобразие, всецело эти мотивы поддерживал бы.

– Ирвин Нортон Фингертипс! – ору я, часто моргая. Чертово солнце…

– Ирвин! Я знаю, ты мстишь Генри Ашесу! И я тебя понимаю! Я сам ненавижу этого старого шакала! Давай мстить ему вместе…

– Чого ти так кричиш?

Надо мной нависает Ира. Абсолютно голая Ира.

И увидев ее тело, я осознаю, что сам валяюсь в этой траве без одежды.

– Не турбуйся про те, – говорит Ира. – Я ж бачила твої причандали.

– Мне нужен Ин, – говорю я Ире. – А ты исчезни.

– Ти жорстокий. Дуже жорстокий. Ти нікого не любиш.

– Превращайся в Ина, – требую я у Иры, требую и пытаюсь встать, но я привязан к украинской земле неведомыми путами.

Наконец Ира исчезает, и на ее месте появляется Ин в своем привычном обличии доктора.

– Ты и вправду жесток, – говорит Ин. – Ты любишь только одного человека, а это очень мало.

– Да прими ты наконец свое подлинное обличие, мальчик! Нет смысла притворяться, я тебя раскусил.

Ин не смущается, он с непроницаемым лицом спрашивает:

– А как ты думаешь, почему ты меня раскусил?

Странный вопрос, думаю я, но отвечаю:

– Я был в голове твоей сестры. Ее мыслей оказалось достаточно…

– Нет, Олежек, ты не прав…

Ин превращается в мою Сэнди и продолжает:

– Ты раскрыл меня, потому что я этого захотел…

– Как знаешь, – отвечаю я с равнодушием. Я вспоминаю, как увидел Ирвина Нортона в зеркале, когда думал о неизвестном вторженце, и понимаю, что истинная причина моей догадки кроется в том, что законы этого мира куда существеннее, чем все те амбиции, которыми страдает Ин.

– Зачем ты положил мозги на коврик? – спрашиваю я. – Объясни, зачем мстить Генри Ашесу, используя людей, которые его терпеть не могут?

– По-моему, я уже отвечал что-то похожее. Чтобы тебе не было скучно. Чтобы ты по-настоящему жил…

– Жил? – Я смеюсь. – А ничего, что из-за тебя я умер?

– Не из-за меня… Хотя, да, из-за меня. Я не управился с Ривьерой. Слишком много людей я контролировал. Я ошибся, позволив ему выстрелить…

– Ты сам стрелял в меня, когда использовал тело женщины в латексе! – ору я. – То есть так, по-твоему, я должен был по-настоящему жить? Получать пули в колени?

Ин молчит. Молчит, но… поразительно точно копирует чувство вины моей Сэнди. Ее мимику, сдержанность. Я не знаю, как это возможно… Мне кажется, несвойственное Сэнди поведение, которое порой проявлялось, когда Ин овладевал ее сознанием, является частью непостижимого