кок, не тормози, ты уже должен быть в это время в трюме… И да, позови пару матросов, пусть они избавятся от этого кастрата…

Затем Эл-младший о чем-то задумывается – опять – но видит, что я до сих пор стою на месте, и говорит:

– Чего стоишь, идиот, выполняй распоряжения, и живо!

Затем он смотрит на Таю, которая не отрываясь смотрит на меня, и до Эла-младшего начинает доходить:

– Откуда ты знаешь ее имя? Ты с ней знаком или…

Он не договаривает – потому что я направляю на него пистолет.

– Чего стоишь, идиот, разворачивай судно в сторону Сан-Франциско, и живо!

Эл-младший смотрит на меня, не знает, как реагировать.

– Это какая-та шутка?

– Разве это похоже на шутку? – Пистолетом я указываю на труп матроса.

Это становится роковой ошибкой – не моей, конечно, а Джона.

Неуловимым движением Эл-младший достает пистолет и стреляет мне прямо в колено. Моей сущности приходится разделять эту боль вместе с телом Джона. Это также невыносимо, как и в прошлый раз. Пуля в колене занимает второе место в моем списке самых болезненных ощущений на свете. Первое – вылет из Сэнди с тысячью ножами в теле.

Разделять эту боль с кровожадным по своей натуре Джоном нет смысла. Я переношусь в тело Эла-младшего. В его голове не так пусто, как в голове матроса, но также гадко. Я убеждаюсь, что могу считать себя хорошим человеком – ведь в телах плохих людей я чувствую себя ужасно.

Джон с прострелянной ногой смотрит на меня с мольбой. За спиной я слышу чьи-то быстрые шаги. Из памяти Ривьеры я знаю, что это экипаж судна, которому платят огромные деньги и который выполнит все, что ему прикажет Эл Торментус-старший.

– Я не виноват, Эл, – говорит Джон, а я про себя думаю, что в таком огромном теле находится поразительно мало мужества.

Прибежавшие матросы наперебой спрашивают:

– Что здесь происходит?

– Что за шум?

– Кто стрелял?

И все в таком духе.

– Он хотел убить меня, – отвечаю я, и не даю Джону что-либо возразить – сразу же стреляю ему в голову.

Я был в его голове, я знаю, что поступаю правильно… Жизни не так цены, когда они есть и после смерти. А в этом и без того ужасном мире жизней, наподобие жизни Джона, должно быть как можно меньше.

– Передайте штурману, что нам нужно вернуться обратно в Сан-Франциско, – говорю я матросам.

Те молчат.

– Распоряжение моего отца, – добавляю я со значением.

Молчание. Матросы смотрят на меня с подозрением.

– Мне звонил отец. Он велел передать, что сделка с индусами отменяется. Больше никаких рабов. Это даже не обсуждается.

Молчание.

– На вашем вознаграждении это никак не отразится.

Наконец, какой-то лопоухий матрос решается спросить:

– Почему вы убили Джона?

– Потому что Джон убил этого…эээ…

В памяти Эла-младшего я не могу найти имя кастрированного матроса, потому что Эл-младший просто-напросто его имени не знал.

– И отрезал ему член? – вмешивается матрос со шрамом на лице в виде буквы V.

– Да, и кинул в кастрюлю.

Мне становится смешно. Я не могу сдержать смех и хохочу, держась за плечо лопоухого матроса. Он хмыкает, а другие матросы тупо ухмыляются.

– Вы слышали распоряжение, морячки? – спрашиваю я, как спросил бы Эл-младший, управляй бы он своим телом. – Вперед, вперед…

Матросы переглядываются друг с другом. Я бросаю взгляд на Таю. Та стоит неподвижно. Кипяток выливается из кастрюли, и Тая не решается выключить плиту. Она смотрит на Джона, как на мертвую надежду, ловит мой взгляд, и я вновь ей подмигиваю.

– Выключи плиту! – рычу я на Таю, и она трясущимися руками выполняет мое распоряжение.

– Чего стоим, морячки? Чего не передаем мое распоряжение Голдингсу?

Голдингс – штурман и просто клевый мужик, исходя из суждений, живущих в памяти Эла-младшего.

Матросы вновь переглядываются, и тот, что со шрамом, отвечает:

– Голдингс уже разворачивает судно. Через час он возьмет курс строго на восток.

Затем он направляет свой пистолет мне в грудь. Это не матросы, а головорезы, думаю я. У каждого из них пистолет.

– Что здесь происходит? – спрашивает матрос со шрамом.

Я отхожу на пару шагов назад. Вся эта бравая компашка чем-то недовольна, каждый матрос волком пялится на меня.

И поскольку Эл-младший не помнит имени матроса со шрамом, по-другому я к нему обратиться не могу.

– Упырь, это ты мне расскажи, что здесь происходит! Почему ты – да и вы, ублюдки, ПОЧЕМУ ВЫ НЕ ВЫПОЛНЯЕТЕ МОИХ РАСПОРЯЖЕНИЙ??

Матрос со шрамом подходит ко мне ближе и тоже орет:

– МОЖЕТ, ПОТОМУ ЧТО ОНИ БРЕДОВЫЕ?

– БРЕДОВЫЕ? – кричу я в ответ, но, копаясь в памяти Эла-младшего, понимаю, что претензии матроса обоснованы. Пару дней назад Эл-младший подкупил Голдингса, обещал ему три миллиона долларов только за то, чтобы после трехдневного круиза по Тихому океану, судно с рабынями вернулось бы в Сан-Франциско.

Теперь мне все становится понятно. Теперь я знаю точно, кем был при жизни Ин…

– Да, бредовые, – повторяет матрос со шрамом, остальные ему поддакивают. – Оставить все оружие на капитанском мостике. Беспрекословно подчиняться Голдингсу, подносить ему с поклонами еду… А теперь это… – Он указывает на дыру в голове мертвого Джона. Что все это значит?

Я понимаю, что слова матроса со шрамом правдивы. Я знаю, что в теле Эла-младшего успел побывать Ин, и теперь Ин, скорее всего, находится в теле Голдингса, который получает все необходимые блага, пока ведет судно обратно в Сан-Франциско.

– Мы матросы, а не рабы, – вмешивается лопоухий матрос. – Видимо, вы, Эл, перепутали нас с телками Ашеса.

Я был в памяти Таи, я знаю, как выглядел ее ныне покойный брат…

– Либо ты что-то замышляешь, – добавляет какой-то матрос, чью голову я даже не вижу.

…и когда я подумал об Ине, то увидел незнакомого мальчика в зеркале…

– Так что, Эл, либо ты говоришь, что ты задумал, – предлагает матрос со шрамом, – либо мы от тебя избавляемся.

…мальчик в зеркале – и есть покойный брат Таи…

– Вы меня убьете? – спрашиваю я.

…он и есть Ин…

– Да, и скормим рыбам, как тогда Шейлу.

…даже не Ин, а ИН. Ирвин Нортон Фингертипс.

Я улыбаюсь и говорю морякам.

– Я облегчу вам задачу.

Я сую пистолет себе в рот и спускаю курок.

Но в момент нажатия на курок я покидаю голову Эла-младшего, поэтому наблюдаю его самоубийство со стороны. Эл падает на матросов, заливает их собственной кровью. Их всего шесть или семь, все они отталкивают тело от себя, все, кроме матроса со шрамом.

Я попадаю в его голову, вижу,