Из своего дворца Екатерина внимательно следит за всеми этими волнениями. Она уверена, что шум скоро утихнет. Монарх должен быть выше пены повседневности и не терять из виду линию горизонта. Вот что пишет она Панину, жаловавшемуся по поводу неприязни зарубежных критиков Ее величества: «Пока речь идет лишь обо мне, я безразлично воспринимаю все, что болтают. Но когда затрагивают честь России, тут я начинаю горячиться».[78]

Два главных соперника устранены, остается третий – собственный сын Екатерины, великий князь Павел, наследник престола. За отсутствием Петра III и Ивана VI будут ли враги царицы возлагать надежды на десятилетнего мальчика? Конечно, для нее речь не идет об устранении и его. Она любит его по-своему и искренне тревожится по поводу малейшей болезни. Но она сперва императрица, а потом уже мать. Смысл ее существования – правление страной. Пока она жива, никто другой не должен царствовать в России. Павел должен вырасти под сенью материнского владычества, как образованный и послушный ребенок. Он должен стать возможным наследником, а не скрытным конкурентом. При всех своих бесчисленных заботах она находит возможность проводить с ним каждый день какое-то время, быть в его комнате, наблюдать за играми, следить за чтением, в общем, старается его приручить. Задача трудная: мальчик нервный, болезненный, вспыльчивый, со странностями, с ним бывают конвульсии. Он ревнует мать к Григорию Орлову и говорит ей об этом. Она его успокаивает. А он втайне страдает от того, что некрасив. Курносое лицо его, еще недавно такое очаровательное и милое со светлыми кудряшками, стало похоже на уродливую маску с широкими ноздрями и огромным ртом. Откуда эта схожесть с Петром III, ведь он не его сын? Екатерину волнует будущее. К тому же он расспрашивает у окружающих о причине смерти отца и о его собственных шансах стать царем. Узнав о таких беседах от лакея царевича, Беранже пишет герцогу де Праслену:

«Этот юный князь (Павел) проявляет страшные и опасные наклонности. Известно, что мать его не любит, и, с тех пор как она стала править страной, до неприличия упорно отвергает все признаки нежности, кою она питала к нему прежде… Несколько дней тому назад он спросил у слуг, почему убили его отца и престол отдали его матери, а не ему, хотя по праву положено было ему. И добавил, что, когда он вырастет, он сумеет забрать себе все это. Монсеньор, по-видимому, этот мальчик позволяет себе слишком часто такие речи, чтобы о них не говорили (и не повторяли) императрице. Никто не сомневается, что царица принимает все возможные меры, чтобы предупредить последствия».

Весной в стране разразилась эпидемия оспы, она унесла много жизней. Екатерина мечтает организовать в России всеобщую вакцинацию. Как возвысится слава ее царствования, если, опережая Францию, она сумеет сделать прививки в стране, которую некоторые считают явно отсталой! Эту идею Екатерина обсуждает с бароном Черкасовым, президентом Института гигиены, человеком мудрым и весьма образованным. Как и она, он верит в это чудодейственное открытие, недавно сделанное наукой. Но он, хотя и весьма почтительно, предупреждает Ее высочество о возможной реакции ее верноподданных. Даже самые просвещенные из них, считает он, будут в ужасе от необходимости ввести в свой организм бактерии заразной болезни, которые, по идее, должны увеличить сопротивляемость оспе. В мире мало сторонников «прививки». Лишь несколько философов и ученых восхваляют благотворное воздействие «дьявольского ланцета». Фридрих II, с которым Екатерина поделилась своим проектом, умоляет ее отказаться от этой затеи, чтобы не вызвать беды. Григорий Орлов описывает ей, какой шквал ненависти обрушится на нее и во дворце и в народе, если опыт не удастся. Каково ей будет оправдываться с сотнями трупов невинных жертв на руках? Ей припишут и всех других покойников, умерших естественной смертью! Тогда, ради спасения других, Екатерина решает первой подвергнуться столь великому риску. Черкасову велено выписать из Англии хорошего специалиста. Перепуганный свалившейся на него ответственностью, Черкасов умоляет Ее величество подумать еще и еще раз. Что станет с ним в случае фатального исхода? И даже если она останется жива, но лицо императрицы будет обезображено отвратительными оспинами? В ответ она хохочет. Екатерина сознает всю опасность. С детских лет ни одной болезни не страшится она так, как оспы. И вот теперь, когда ей предоставилась возможность победить этот бич и своим примером увлечь за собою других, она должна пойти на риск. Всегда и во всем она хочет быть во главе движения, в первых рядах, бросая вызов судьбе, при этом быть на виду у всех. Она настаивает на своем решении. Одни скажут: из любви к своему народу. Другие: ради собственной славы.

В обстановке полного секрета Черкасов приглашает из Лондона знаменитого Томаса Димсдала, горячего сторонника и распространителя метода прививки оспы. Сразу по прибытии в Санкт-Петербург, в октябре 1764 года, доктор приступает к приготовлениям. Узнав о намерениях императрицы, ее близкие приходят в ужас, плачут и умоляют ее отказаться. И вот в одно прекрасное утро, взмахнув ланцетом, Томас Димсдал делает легкий надрез выше локтя на подставленной ему августейшей руке. Из покоев императрицы новость об этом распространяется по всему дворцу. Всеобщее волнение так велико, как будто Ее величество решила покончить с собой. Немедленно дал себе привить оспу и Григорий Орлов, дабы до конца разделить свою судьбу с судьбой той, кому он обязан своим блестящим положением. Девять следующих дней все волнуются, проклинают шарлатана-англичанина и уже видят Россию в трауре по государыне. Одна Екатерина спокойна, как всегда. Не дожидаясь окончания контрольного периода, она делает еще один шаг, подтверждающий ее преданность прогрессу: расширяет Академию наук. В письме об этом, написанном ею собственноручно, еще до истечения проверочного срока прививки оспы, есть такие слова: «Всякий, кто имеет подобающее образование, будь он до сих пор крепостным, может стать членом Академии. Все они, и адъюнкты, и академики, а также их дети и все потомки навсегда суть полностью свободные люди; никто не вправе вновь делать их и их потомков крепостными».

Конечно, в России есть крепостные, которых помещики поощряли к учению, чтобы те стали художниками, музыкантами, актерами, поэтами, да и просто секретарями. Но число таких людей ничтожно, и, провозглашая, что все принятые в Академию станут свободными, Екатерина понимает, что ничуть не рискует потрясти основы общества.

Такую же смесь общественной заботы и неосознанного цинизма видим мы и в учреждении приюта для подкидышей или Воспитательного дома. В программе обучения детей главное – овладение профессиями и ремеслами: «Мальчики освоят азы земледелия и садоводства, а девочки будут учиться готовить пищу, печь хлебы и тому подобное, по примеру евангельских жен сильных и воспетых Гомером трудолюбивых женщин… Так возникнет поколение людей, не знающих праздности, неряшливости, лени и всех тех недостатков, которые берут начало в сих пороках». Указ об учреждении приюта уточняет, что по окончании обучения воспитанники провозглашаются людьми вольными, что «никто не будет иметь права приобретать их в собственность или в рабство», и эту свободу они передадут своим потомкам: «Таким образом, наши воспитанники не будут рабами или каторжниками для галер, шахт и тому подобных работ». Получается, что для крепостного человека лучший способ обеспечить детям свободу – подбросить их. Безродным детям – независимость. Очень довольная своей находкой, Екатерина указывает в изложении причин такого установления: «В Российской империи есть только два сословия: баре и крепостные крестьяне, но, благодаря привилегиям, предоставляемым этим учреждениям, наши воспитанники и их потомки будут навеки свободны и составят третье сословие».[79] Это не помешало царице в то же время и с таким же спокойствием распространить крепостное право и на Украину. Отныне крестьяне и в этой части страны лишены права покидать свою землю. Должность гетмана устранена. Центральная Россия повсюду усиливает свой гнет.