В девять часов, все еще одетая по-домашнему, возвращается она в свою спальню и принимает там высших сановников, докладывающих о текущих делах. Когда лакей тихо докладывает ей, что пришел фаворит, она наклоном головы удаляет всех присутствующих. Затем аудиенция продолжается до полудня, когда Екатерина опять идет в личный кабинет. Там она заканчивает туалет, ее причесывают, одевают. Ее каштановые волосы, когда она сидит, достают до пола. Она не применяет ни пудры, ни румян, ни краски для бровей, ни мушек. Приближенные присутствуют при «малом пробуждении Ее величества» в официальном помещении для туалета. Церемония длится несколько минут. А теперь – к столу! Меню скромное; вареная говядина с солеными огурцами. Запивают смородиновой водой. На десерт – фрукты. Обед длится не более часа. С царицей обедают с десяток гостей. Все втайне сердятся на плохую еду. Но Екатерина этого не замечает. Она так же равнодушна к еде, как и к музыке. После обеда опять приходят сановники, приносят доклады, испрашивают указаний. Затем – прием придворных в салонах. Болтают, играют в вист или в крикет. Когда нет спектакля, Ее величество уходит к себе в десять часов, лишь слегка прикоснувшись к приготовленному для нее ужину. В своих покоях она выпивает большой стакан кипяченой воды и ложится спать. В этой строгой, заполненной работой, размеренной жизни то ли философа, то ли разночинца единственная отдушина, которую она себе позволяет, это радость физической любви.

Больше всего Екатерина любит вторники и субботы – дни без приемов. Она с нетерпением их ждет. В эти вечера она подолгу беседует, и это очень вольные и веселые посиделки, со своими близкими друзьями: Григорием Орловым, Паниным, Нарышкиным, господином Пиктэ из Женевы, княгиней Дашковой, Бецким… Она читает им самые интересные письма из-за границы, комментирует последние французские книги, появившиеся у нее на столе. Восхищается «Литературной и художественной перепиской» Гримма и Дидро. Эту рукописную газету, выходящую раз в две недели, она получает из Парижа, как и многие другие монархи Европы. Гримм дает там подробное описание картин и скульптур, увиденных им в салонах. Читая эти отчеты, Екатерина мечтает создать свою собственную художественную галерею, место для уединений и раздумий, куда она уходила бы одна или с ближайшими друзьями, одним словом – «Эрмитаж».[84] В ожидании создания этого музея для близких встречи «в узком кругу» продолжаются. Они проходят в обстановке простоты и благодушия. В этом обществе не принято злословить, лгать, говорить грубости, сердиться и даже вставать, когда Ее величество прохаживается по комнате. Штраф – десять копеек. Играют в салонные игры с забавными фантами и наказаниями. Императрица много болтает, шутит, забавляется пустяками. Поиск радости, как она считает, – долг каждого из нас. С детства она развивает в себе этот оптимистический настрой. Для нее это система, обязательная духовная гигиена. Каждый раз, когда ей грозит новая забота, она призывает на помощь свою жизнерадостность. «Надо быть веселым, – пишет она. – Только так можно все преодолеть и вытерпеть». «Могла смеяться по любому поводу, – писал принц де Линь, – из-за какой-нибудь банальности, цитаты, глупости… Ее прелесть как раз и составлял контраст между простотой того, что она говорила людям, и величием того, что она совершала». Но эта же полнеющая женщина легко могла и прослезиться. Правда, это было редко и быстро проходило. Поплакать для нее значило облегчить душу и ускорить возвращение солнечной улыбки. И вот уже смех вновь звучит в «Эрмитаже». Это – чистый, искренний смех, ибо царица не терпит никаких фривольных намеков в ее присутствии. Если кто-то позволяет себе шалость, она умолкает, а потом выговаривает ему. Любовь, значащая так много в ее жизни, не должна давать повод для шутки. Экзальтированная в тени алькова, она целомудренна в салоне. Как бы ни тянуло ее к себе сладострастие, она подчиняет его правилам поведения. По-видимому, это уходит корнями в протестантское детство. Иностранные дипломаты высоко ценят открытую сердечность дружеских посиделок с императрицей. После пышных ассамблей в Версале барон де Бретель в восторге от добродушного приема, оказанного ему Ее величеством в России. Посол Англии, сэр Роберт Ганнинг, привыкший к скучному этикету своего двора, пишет: «Здесь царит обстановка гармонии и доброго настроения, какая, наверно, бывает только в раю».

Зимою Екатерина очаровывает свое окружение в Петербурге, являя собою достоинства женщины – хранительницы очага. Лето она проводит в Царском Селе. Одевается просто, волосы не пудрит, рано утром прогуливается с собачками по росистому парку. В руках – дощечка, бумага и карандаш, чтобы записывать мысли. Принимает людей на воздухе, под деревом, в беседке или на балконе дворца. Среди особо ценимых ею сотрудников отличается молодой агроном и экономист Жан Жак Сьевер, которого Екатерине представили во время ее визита в Курляндию. Она назначила его губернатором Новгорода. Против воли своего окружения, назначает генеральным прокурором (высший административный пост в империи) тридцатичетырехлетнего князя Александра Вяземского. Генеральный прокурор председательствует в Сенате, курирует финансы, внутренние дела и правосудие. Он выступает от имени Ее величества, это ближайший ее помощник. К указу, где устанавливаются его функции, Екатерина прилагает письмо с разъяснением политических концепций государыни: «Российская империя есть столь обширна, что, кроме самодержавного государя, всякая другая форма правления вредна ей, ибо все прочее медлительнее в исполнениях и многое множество страстей разных в себе имеет, которые все к раздроблению власти и силы влекут…» Как указывается далее, то, что хорошо для других стран, не обязательно хорошо для России и «везде внутренние распоряжения на нравах нации основываются». К тому же инертность русских властей, которые «думать еще иные и ныне прямо не смеют», подтверждает лишний раз необходимость твердой центральной власти. Зато провинции, населенные нерусскими народностями, имеют право, по ее мнению, на особый статус. «Малая Россия, Лифляндия и Финляндия, – пишет она, – суть провинции, которые правятся конфирмованными им привилегиями; нарушить оные отрешением всех вдруг весьма непристойно б было, однако ж и называть их чужестранными и обходиться с ними на таком же основании есть больше, нежели ошибка, а можно назвать с достоверностью глупостию. Сии провинции… надлежит легчайшими способами привести к тому, чтоб они обрусели и перестали бы глядеть, как волки в лесу».

Императрица великолепно информирует нового генерального прокурора о себе самой: «Вам должно знать, с кем вы дело иметь будете. Ежедневные случаи вас будут ко мне приводить, вы во мне найдете, что я иных видов не имею, как наивысшее благополучие и славу отечества, и иного не желаю, как благоденствия моих подданных, какого бы звания они ни были. Мои мысли все к тому лишь только стремятся, чтоб как извнутрь, так и вне государства сохранить тишину, удовольствие и покой… Я весьма люблю правду, и вы можете ее говорить, не боясь ничего, и спорить против меня без всякого опасения, лишь бы только то благо произвело в деле… Еще к тому прибавлю, что я ласкательства от вас не требую, но единственно чистосердечного обхождения и твердости в делах».