— Я скучала по тебе… Ты никогда не узнаешь как.

Его кожа под расстегнутой тканью горячее моей собственной, я глажу ее, царапаю ногтями ключицу. Твердость члена таранит меня между ног, наш поцелуй не дает возможности ни вдохнуть, ни вздохнуть. Всего этого мне катастрофически мало.

Я спускаю ладони вниз, нащупываю ремень на его брюках, лихорадочно отщелкиваю пряжку. Мирон разрывает наш поцелуй, и мы встречаемся глазами. Его зрачки как две кротовые дыры, черные, не имеют дна. Таким я никогда его не видела.

— Мужик… — он звучит прерывисто и хрипло, когда поверх моего плеча смотрит на водительское сиденье. — Сможешь выйти ненадолго? Я заплачу.

Залезает в брюки, извлекает оттуда несколько купюр и, придерживая ладонью мою талию, тянется вперед.

Я прячу лицо в воротнике его рубашки, топлю остатки стыдливости в запахе кожи. Меня не заботит, что подумает водитель, в возродившемся желании жить есть только он и моя отчаянная жажда.

Машина начинает сбавлять скорость одновременно с тем, как наши губы вновь сталкиваются. Бесстыдный стон слетает с моих губ одновременно с хлопком двери, выносящий приговор остаткам сдержанности. Моей и его.

Рука Мирона обхватывает мой затылок, сдавливает его, сливая воедино наши лица.

— Скорее… Пожалуйста… — я кусаю его губы, вырывая ремень из петель. Ерзаю на эрекции, жмусь к нему телом.

Мирон трогает мою грудь через ткань платья, грубо, остервенело. Никто из нас не преследует целью доставить друг другу удовольствие: мы как вырвавшиеся на свободу звери — грабим, воруем, утоляем голод.

Он не пробует меня пальцами — лишь оттягивает в сторону ткань белья, поднимает мои бедра вверх, опускает на себя резким толчком. Я никогда не слышала, чтобы Мирон стонал, но сейчас он стонет: зажмурившись, сквозь плотно сжатые губы. Я не знаю, куда себя деть. Куда выместить этот взрыв, раздирающий меня на части. Он рвется из меня сипящими всхлипываниями, лихорадочными касаниями пальцев к его непривычно коротким волосам.

Его язык заполняет мой рот, ладони впаяны в бедра, двигая мое тело навстречу. Туго, глубоко, выбивая воздух из легких и загоняя безумие в вены. В его руках, с ним внутри, мне идеально. Я снова его девочка: подчиняюсь его движениям, впитываю растущий экстаз, ощущаю себя в безопасности, задыхаюсь от счастья, доверяю. Сейчас все имеет особенный смысл: столкновение нашей кожи, трение его рубашки о платье, сплетение звуков, которые мы издаем. Температура между нами — кипящие сто градусов, она согревает меня после затяжной зимы.

Я близко, очень близко, и Мирон, как и всегда, это знает. Оттягивает мой затылок, напряженно вглядывается в глаза. Он всегда любил наблюдать мой оргазм. Я не испытываю и тени смущения даже несмотря на разверзшуюся между нами пропасть: добросовестно отдаю ему каждый горловой всхлип, каждую запредельную эмоцию. Сквозь дрожащие ресницы я вижу как он жмурит глаза, чувствую давление руки, вкус его губ. Между ног распирает удвоенной пульсацией, становится нестерпимо горячо и мокро. Белье пропитывается вытекающей спермой, прилипает к коже.

Толчки угасают постепенно: снижают темп и спустя минуту окончательно замирают. Я обнимаю Мирона за шею, жмусь лбом и дрожу, хотя на то совсем нет причины — мне по прежнему жарко. Не хочу шевелится первой, но ведь конец этому спонтанному единению не избежен. Напоследок глажу пальцами его щеки, оставляя на них нежные метки, трогаю лоб губами.

Мирон приподнимает мои бедра, выдергивая себя, деликатно возвращает меня на сиденье. Я свожу ноги, раскатываю до колен платье. Ничего из этого я не хочу делать, просто знаю, что так надо.

Слышится звук задергиваемой молнии, металлическое звяканье пряжки, после которых я решаюсь повернуть голову. В полумраке салона профиль Мирона выглядит высеченным из камня — я не могу разглядеть его эмоций.

— Я верну водителя, — произносит он сипло, его взгляд бегло ощупывает меня: — Ты привела себя в порядок?

Я киваю, после чего и он толкает дверь и выходит. Мне вдруг становится страшно, что вот так все закончится. Что вместо него вернется лишь таксист и домой я поеду одна. Я не успела осмыслить свои ожидания, но точно знаю, что отпустить вот так его не готова.

Когда пассажирская дверь распахивается, я судорожно выдыхаю. Разумеется, он бы так не поступил. Это ведь все еще он.

— На Дунаевского? — смущенно буркает водитель.

Я с запинкой отвечаю «да». Он не пригласит меня к себе. На сегодня достаточно сказки.

Дорога проходит в тишине. Мирон смотрит в окно, я разглядываю покачивающуюся над торпедой бумажную елочку. Мыслей нет, есть лишь желания. Вернее, лишь одно: не расставаться с ним. Только сегодня пусть он со мной останется — еще немного удачи, а позже я придумаю план.

— Подъезд? — уточняет водитель вполоборота.

— Третий.

Наше время иссякло, но я все еще верю, что Мирон выйдет меня провожать. Он распахивает дверь, подает мне руку, чтобы помочь вылезти. Тусклый свет фонаря падает ему на лицо, обнажая залегшую между бровей складку.

Я хочу говорить первой, чтобы не дать ему шанса размазать меня по асфальту и попрощаться.

— Моей соседки сегодня не будет дома. Хочешь зайти?

Мирон разглядывает мое лицо долгие секунды. Его губы распахиваются, и еще до того, как из них выйдет хотя бы звук, я знаю, что он скажет мне «нет».

— Пожалуйста, — мой голос начинает не запланировано дрожать, и удерживать его взгляд становится сложно. Но я удерживаю: у меня нет другого выбора — сейчас он необходим мне как воздух. — Останься. Моя кровать очень удобная. А утром я приготовлю тебе тосты.

Внезапно я вижу его бесконечно уставшим: запавшую линию скул, замедленное движение век. Он ничего не отвечает — просто начинает идти.

Это утро словно извлечено из кармана прошлого и великодушно подкинуто в настоящее. Я в съемной однокомнатной квартире, которую делю со своей соседкой, плечи накрывает недорогое полиэстеровое одеяло, глаза смотрят на икеевский стеллаж, стооящий вдоль стены. Но сейчас вместо того, чтобы заставлять себя жить, я жадно впитываю проходящие секунды. Потому что на моей груди лежит теплая ладонь, а к позвоночнику прижимается шершавый подбородок. Потому что кадры этой ночи безостановочно щелкаются в проекторе памяти: мы заходим в квартиру, оказываемся в кровати, снова занимаемся сексом, Мирон откатывается на противоположный край. И он снова не смог, потому что сквозь сон я чувствовала, как он меня обнимает, и то, что его губы то и дело касаются моей шеи. Даже удивительно, как то, что когда-то было само собой разумеющимся, сейчас ощущается как новое, концентрированное счастье.

Настенные часы показывают половину седьмого. Зная Лену и количество выпитых ею коктейлей, дома она вряд ли появится раньше полудня, а значит у нас есть еще несколько часов. Несколько часов, что ощущать себя в тепле и безопасности, и позволить надежде снова пустить в себе корни. Ведь то, что он сейчас лежит рядом, обнимает меня как раньше — шанс, что для нас еще не все потеряно. Знаю, что обещала Мирону завтрак, но пошевелиться и добровольно разорвать его объятия я не силах.