Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Сам я с ним не говорил. Туда ходил Грегори Стиллмен, и у него создалось впечатление, что вещи Эллери забрал и унес полицейский.
— Какие еще вещи? Награбленное сто лет назад добро?
— Не знаю. Стиллмен подумал, что у него могли сохраниться записи, связанные с работой «Общества анонимных алкоголиков».
— А вы когда-нибудь бывали у него дома?
— У Эллери? Нет.
— Ну вот, а я был, потому как именно там его убили. И, кроме бритвы, зубной щетки и маленького будильника с радио, у него ни черта не было. Еще старая одежда и пара туфель. Может, с полдюжины книг. Некоторые об анонимных алкоголиках. Вы именно это хотели найти?
— Да я вообще ничего не искал. Просто Стиллмен…
— Правильно, Стиллмен. Там была медная монета размером примерно с полдоллара. Может, чуть побольше. И как я догадываюсь, на ней был символ «АА». Две заглавные буквы «А» в круге или треугольнике, точно не помню.
— В том и другом.
— Не понял?
— Две заглавные буквы «А» в треугольнике, а сам треугольник заключен в круг.
— Спасибо, что пояснили. Но что бы это ни было, на монетку вряд ли можно было купить выпивку.
В некоторых группах существовала традиция награждать такими монетками юбиляров, отмечающих круглую дату. На одной стороне римская цифра, обозначающая, сколько лет человек не пьет. Но я решил, эта информация Редмонду ни к чему.
— Как бы там ни было, — продолжил он, — вещей у бедолаги, этого сукина сына, кот наплакал, а потому мне не было необходимости посещать его жилище второй раз. Так что если кто и забрал его барахло, то не я. Погодите секунду.
Я ждал. Потом он снова взял трубку и сообщил, что в участке никто не знает о вещах Эллери. Тогда я сказал, что, возможно, их забрал владелец дома, и тема на том иссякла.
— Скорее всего имущество Эллери просто выбросили на помойку, — заметил Редмонд, — потому как ничего ценного там не было.
Иными словами, он все списал на владельца меблированных комнат и освободил тем самым от подозрений своих копов.
— А то привыкли сваливать все на нас, — сказал он. — И знаете, если честно, я думал, вы звоните по другому вопросу.
— Это по какому же?
— Подумал, в вас вдруг проснулась совесть, и вы решили рассказать, как и почему грохнули своего старого приятеля.
— Да с чего это вы взяли?
— Просто предположил. Поскольку ваша совесть…
— Зачем мне было стрелять в него?
— Откуда мне знать. Вы производите впечатление человека с чувством вины. Может, сто лет назад в Бронксе он украл у вас бейсбольную карточку, и только недавно до вас дошло, что она стоит целое состояние. Просто забыл, кто на ней изображен.
— Ничем не могу помочь.
— Хонус Вагнер. Так кому понадобилась ваша помощь? Вы же этого не делали, верно?
— Разочарую вас. Нет.
— Тогда, можно считать, мне повезло. Эй, а вы больше не лезете в это дело? Не разыгрываете из себя детектива?
— Нет.
— Звучит не слишком убедительно. Ладно, не обращайте внимания. Я просто предупредил, чтобы не совались в наши дела. Но если честно, мы уделяем мало времени расследованию убийства вашего дружка Эллери. Если вдруг подвернется что-то интересное, вы знаете, куда и кому сообщить.
Было это во вторник. А в четверг утром я за завтраком читал газету. На последней полосе увидел заметку о том, что на улице неподалеку от парка Грамерси убили мужчину. Напали вроде бы с целью ограбления. Я не обратил на нее особого внимания, но когда перевернул несколько страниц, в голове словно что-то щелкнуло. И я вернулся к заметке, прочел имя жертвы и сразу понял — это тот самый Марк, который пытался мне дозвониться.
— Марк Саттенштейн, — сказал Джо Дуркин. — Убит вскоре после полуночи в трех кварталах от своего дома. Смерть наступила от множественных ударов по голове. Вышел опрокинуть пару стаканчиков в баре с ирландским названием, если верить, что такие места все еще существуют. Там его знали, хотя он не был постоянным клиентом, да и пьяницей тоже, так, изредка заскакивал и пил, в основном пиво. Ну, теперь уже его там не увидят. Не первое нападение с целью грабежа в этом районе, даже не первое за месяц, а ведь он только начался. Исчезли бумажник, часы, карманы вывернуты наизнанку. На что это, по-твоему, похоже, а, Мэтт?
— Ограбление с применением насилия.
— Да, похоже на ограбление. А что до насилия — это несомненно. И у меня сразу возникают два вопроса. Может, мотив был иной? И пока размышляю над этим, скажи, как ты относишься ко всему этому?
— Я его знал.
— Вот как? Старый друг?
«Нет, — подумал я. — Другом был тот, другой, тоже теперь уже мертвый парень».
— Виделся с ним лишь однажды, — произнес я вслух. — Я занимался делом одного моего товарища и пришел к Саттенштейну задать пару вопросов. Мы поговорили от силы час.
— Узнал что-нибудь?
— Достаточно, чтобы вычеркнуть его из списка.
— Какого еще списка?
— Из картины преступления, — ответил я. — Не хочу вдаваться в детали, но поначалу он вроде бы вписывался в нее. А поговорив с Саттенштейном, я понял, это тупик.
Джо задумчиво смотрел на меня какое-то время.
— И это было недавно? — спросил он.
— Пару недель назад.
— И теперь он мертв, и ты, вероятно, не считаешь это простым совпадением.
— Нет, — ответил я. — Я уверен, это просто совпадение. Но считаю, надо все же приложить минимум усилий, хотя бы равных стоимости шляпы, чтобы исключить возможность обратного.
На жаргоне копов почему-то принято считать, что шляпа стоит двадцать пять долларов. А пальто — сотню. Я понятия не имел, сколько может стоить сегодня шляпа, не помню, когда последний раз выходил и покупал себе ее, но арго — штука страшно живучая. Оригинал умирает, а выражение остается. За фунт у нас дают пять долларов, и было время, когда британский фунт стерлингов очень ценился в Америке. Не думаю, что за пять фунтов теперь можно купить приличную шляпу.
И вот примерно за эту цену я покупал Джо Дуркина. Он работал детективом в Мидтаун-Норт, на Западной Пятьдесят четвертой, и парк Грамерси не входил в его компетенцию. Но я никого не знал в том участке, на территории которого жил и умер Саттенштейн, и не хотел привлекать к себе внимание тамошних копов, лезть в их дела, расспрашивать и вынюхивать. Проще было позвонить Джо Дуркину и попросить его сделать пару звонков.
Вот как получилось, что мы с ним сидели теперь за пластиковым столиком в кафе на Восьмой авеню. Он пришел, чем сделал мне одолжение, но оба мы понимали: за такого рода одолжения надо платить.