«Значит, я не молодой и не здоровый», — с горечью шевельнулось, растеряв последние надежды, сознание.

Как-то само собой получилось сделать ещё один шаг, затем ещё. Если использовать слабое колебание воды, то можно качнуться с ней вместе и всего лишь переставить ногу. Мысль всё ещё билась в надежде спасти уже сдавшееся тело. Переставить правую, теперь левую. Ледяная корка покрыла волосы, а рукава куртки будто пропитались застывающим цементом. Максим поглядел на побелевшие пальцы и с удивлением отметил, что теперь вода не доходит ему до пояса. Шаг, шаг, ещё один. И вот она уже всего лишь по колено. И рядом блестит ледяным зеркалом берег!

Переставляя руки по обмёрзшим камням, Максим продолжал ползти вперёд, гонимый не сдававшимся сознанием. Левой, правой, не забыть подтянуть ногу. Наконец, он не выдержал и рухнул, растянувшись, лицом вниз. Но воды под ним уже не было. Был лишь снег, сразу забившийся в рот, и проглядывающая сквозь лёд галька. Хотелось лишь одного — вот так тихонько окаменеть и больше не двигаться. Дать измученному телу покой. Холод уже не досаждал. Он ещё где-то неприятно скрёб спину вдоль позвоночника, но руки и ноги его уже не чувствовали. Всё хорошо, уже можно отдохнуть, если бы не эта надоедливая мысль! Она никак не давала успокоиться!

«Встань, иди! Движение — это жизнь!»

И Максим дёрнулся, подтянув к груди руки.

«Молодец! Теперь ты должен снять и выжать, насколько это возможно, воду из одежды!»

И руки потянулись к пуговицам куртки.

А ветер уже не подвывал, а натужно свистел. С моря приполз первый заряд и солнце исчезло в снежном круговороте.

В деревенеющее лицо сыпанула тысяча игл. Максим попытался подставить ветру спину, но его подхватило и толкнуло вперёд. Он даже не мог упасть и лишь переставлял заледеневшие ноги. За первым зарядом налетел второй. Мощный и плотный. Вмиг исчезли вершины двух холмов, ещё минуту назад служившие ориентиром. Непроглядная стена навалилась со всех сторон, и стало невозможно видеть мелькавшие перед глазами носки собственных ботинок. Ветер вдруг налетел с такой силой, что ноги оторвались от земли, и Максим почувствовал, что, вращаясь в снежной каше, летит по воздуху. Он то бежал, то взлетал, чтобы рухнуть в невидимый под ногами снег. Его катило, швыряло, било о землю, затем, на мгновение встав на ноги, он пробегал несколько метров, а потом ветер, повалив его, вновь тащил по склону куда-то вниз. И этому, казалось, не будет конца. Потеряв ощущение времени, он уже не понимал, сколько это всё длится. Час или десять минут?

Внезапно он рухнул в расщелину и сумасшедший бег прекратился. Ветер теперь выл где-то рядом, над головой и не пытался швырнуть о камни. От этого затишья навалилось такое блаженство, что не хотелось, чтобы не спугнуть его, даже шевельнуть пальцем. Снег пушистым одеялом накрыл с головой. Через мгновение над ним вырос метровый слой и наступила тишина. Страдания избитого тела исчезли. Как избавление от мучений, подполз сон, и Максим почувствовал, что проваливается в сладкую бездну. Сознание еще сделало слабую попытку протестовать, но затем сдалось и оно. Теперь вокруг не свистела вьюга. Не было и сковавшего тело холода.

Теперь повсюду светит яркое солнце. Буйным цветом цветёт вишня. А маленький Максимка, задрав голову, сквозь слепящие лучи пытается рассмотреть зависшего в небе жаворонка. Они с отцом, гремя вёдрами и раскачивая в такт удочками, идут на рыбалку. Тропа петляет, и вот впереди открывается неподвижная гладь озера. И от этого зрелища в груди взволнованно подпрыгивает сердце. Становится стыдно, что всего полчаса назад его никак не могли разбудить отец и растрёпанное чудовище — их пёс Долдон.

— Долдон! Долдон! — смеясь, подначивает его отец. — Буди Максима! Буди!

И Долдон старается. Он тычется мокрым носом. Когтистой лапой стаскивает одеяло. Пытается лизнуть прямо в губы. Дыхание жаркое и ужасно несвежее, отдаёт тухлой рыбой!

— Фу! — отбивается маленький Максимка. — Ты опять лазил на помойке?!

Пытаясь отстраниться, Максим во сне тычет перед собой руками и нащупывает густую волосатую шубу. От неё исходит блаженное тепло и он запускает в неё пальцы, прижимается и чувствует, как в застывающее тело перетекает тонким ручейком жизнь. Он старается прижаться к этому теплу заледеневшими пальцами, спиной, руками, ногами. Но этот мохнатый мешок недовольно ворочается, пытается увернуться и беззлобно ворчит.

— Лежать, Долдон. Замри, — шепчет Максим и, обхватив пса, ещё сильней прижимается, черпая по капле живительное тепло.

А где-то рядом и вдалеке воет вьюга, но ему до неё нет никакого дела. У него под боком есть это убаюкивающее и такое дивное тепло.

Вновь эта выбитая в граните келья-кабинет и кушетка рядом с блестящим медицинским столом. За спиной, положив ему руки на плечи, стоят два эсэсовца. Рядом ещё два. Теперь у них на груди по «шмайсеру» и взгляд уже не тот снисходительно-вальяжный, а настороженный и цепкий. Долгов сидит на кушетке с прикованными к ногам гирями и руками, закованными в цепи.

— Сожми, — Шеффер суёт ему в ладонь динамометр.

И старпом с безразличным видом сжимает.

— Неплохо, — задумчиво помечает в журнале профессор. — Левая сто двадцать пять, правая сто сорок. За сутки остаточный эффект остался не меньше пятидесяти процентов. Сейчас вколем дозу ноль четыре, и опять на трек в карьер.

Долгов устало взглянул на оковы и, загремев цепью, отвернулся.

— Теперь эта мера предосторожности для тебя обязательна, — улыбнулся Шеффер. — Привыкай.

— Бегай сам, — закрыв глаза, устало бросил старпом.

— Не дури. У тебя здоровый организм. Ты показываешь прекрасные результаты. Я не могу дать тебе опять надышаться наркотиком. Это ставит под сомнение результативность препарата «Z». Так что подставляй вену и — вперёд, в карьер.

Долгов не шелохнулся. Каждая клеточка мышц ныла и при движении доставляла боль.

— Дай руку, — Шеффер со шприцом в руках повысил голос. — Я сделаю укол!

— Вколи его себе в зад.

Двигать не хотелось даже ресницами. Спина саднила, растёртая до кровавых полос ремнями рюкзака. Мышцы рук дрожали нервной дрожью. Голова раскалывалась.

— Ну что ж, я предвидел такой вариант событий. Если ты не хочешь, то давай посмотрим, как будет бегать доктор. Да! Мы так и поступим. Доктор сделал весьма опрометчивый шаг и этим сильно меня огорчил. И ему самое место на треке в карьере. А мы с тобой будем наблюдать. Ты даже сможешь дать ему пару полезных советов. Ну так что? Я посылаю за доктором?

— Ты редкая мразь. Я бы с радостью отдал жизнь, чтобы вернуться на неделю назад в управление в Мурманске, и размазать тебя в сортире… Коли!

Шеффер победно ухмыльнулся и, передавив пальцем вену на руке старпома, вогнал иглу.

Долгова повели по уже знакомому тоннелю. Дверь ушла вверх, и глаза ослепил искрящийся снег. Под его покровом тропа исчезла и угадывалась лишь по тонкому углублению на пологой насыпи карьера. На его вершине по кругу стояли эсэсовцы в чёрных тёплых куртках, с автоматами в руках. Старпом огляделся. Насыпь тянулась вверх на метров пятьдесят-шестьдесят. Пока добежишь, каждый солдат разрядит минимум по магазину.