— Умка!

Имя выскочило само собой, из далёкого и беззаботного детства.

А где твоя мамаша?

Вспомнив, что у медвежонка могут быть родители, Максим осторожно огляделся — эти играться не будут. Но вокруг, куда доставал взгляд, было лишь белое и ровное поле. Очевидно, во время бурана Умка отбился от медведицы и, наткнувшись на человека, искал у него помощи.

— Ты иди, потеряшка, — Максим оттолкнул попытавшегося бодаться медвежонка. — Тебя, наверное, ищут. А мне с твоей мамочкой лучше не встречаться.

Максим оглянулся и, увидев вдалеке ровный горизонт моря, решил идти туда. Ноги проваливались в ещё рыхлый, нанесённый метелью снег, идти было тяжело, и он вскоре устал и тяжело дышал. Но в этом был и плюс. Пробравшийся через тонкие ботинки холод отступил, и теперь по покрасневшему лицу текли крупные капли пота. За время сна в импровизированной берлоге одежда, обогретая изнутри его теплом, а снаружи — стараниями медвежонка, высохла и теперь кое-как защищала от холода. Мороз не чувствовался. Блестевшее на снегу солнце приятно грело спину, и вскоре Максим, почувствовав под ногами твёрдую, очищенную от снега ветром землю, даже набрал темп. Медвежонок, не отставая, плёлся позади в трёх шагах.

«Надоест, сам уйдёт», — решил Максим и больше не обращал на него внимания.

Вскоре он остановился на краю обрыва. Внизу, накатывая на берег, гасило свой бег уже успокоившееся море. Вправо побережье уходило вдаль и где-то далеко сливалось с горизонтом. А слева, врезаясь в серую водную гладь, вытянулся тонким каменным остриём длинный мыс. «Мыс Утешения», — память тут же подсказала обронённое Шеффером название. В бухте Максим рассмотрел тонкую полоску причала, к которому всего три дня назад их доставила немецкая лодка. Засыпанную снегом башню орудия видно не было, но он прекрасно представлял, где она должна быть. Осознав, как близко он находится к немецкой базе, Максим испугался. Ему казалось, что буран утащил его гораздо дальше. А тут всего-то какой-то километр! Взгляни кто-нибудь из немцев в его сторону, и запросто заметит застывшую на краю обрыва чёрную точку. Он оглянулся на отпечатавшиеся в снегу предательские следы и заторопился в противоположную от базы сторону. Умка выжидательно взглянул ему в лицо и, переваливаясь, пошёл рядом, как дисциплинированный и преданный пёс.

— Нет у меня ничего, — отмахнулся от него Максим, справедливо полагая, что медвежонок всё ещё мечтает выпросить что-нибудь вкусненькое. — Смотри!

В доказательство пошарил в карманах, намереваясь их вывернуть. Неожиданно рука выудила клубок проводов. Теперь ставшая бесполезной приставка к радиостанции всё ещё была у него. Максим размахнулся и уже хотел её выбросить, но передумал и снова спрятал в карман.

— Это несъедобное, — объяснил он разочарованному медвежонку свой жест. — Хотя поесть я сейчас тоже бы не отказался.

Вместе с чувством голода возник вопрос: что делать дальше? Вспомнилось, как Артём говорил, что где-то севернее есть советская полярная станция. Но где сейчас север? Он попытался представить общую картину. Если база немцев находилась на западном побережье Новой Земли, то если он станет к морю лицом, то по правую руку и будет север. Обрадовавшись такому логичному заключению и тому, что он выбрал верное направление, Максим потрепал Умку по голове:

— Идём! За мной обед! Я же помню, как ты меня грел под снегом.

Но затем у него появились сомнения. Где полярная база? Он может попросту пройти рядом с ней и не заметить. Если она на берегу, то ещё есть шанс рассмотреть крышу дома или антенны. А если станция в глубине острова? Да и сколько до неё идти?

Может, она за следующей сопкой, а, может быть, до неё не меньше недели хорошей ходьбы.

«Тогда мне до неё не дойти», — с тоской подумал Максим.

Громовым рокотом о себе напомнил голодный желудок. Стараясь не думать о пище, Максим переключился на мысли об оставшихся у немцев Артёме и Долгове. Как они там? Доктор говорил, что Шеффер собирался вкатить старпому свою экспериментальную гадость. А сам Артём? Что с ним после неудавшегося побега? Вспомнилось, как он бросился на эсэсовца, чтобы дать Максиму возможность бежать.

«Нет! — в душе нарастала решимость. — Я должен их спасти. Сколько бы ни было до этой станции, но дойти до неё я просто обязан!»

— Пошли, Умка. Заберёмся во-он на ту сопку и наверху подумаем, что нам делать дальше. Наверху думается лучше. Вдруг мы увидим полярников?!

Максим болтал без умолку, чувствуя, что так ему легче не думать о голоде и представлять, что помощь где-то рядом. Надо только перейти за ту сопку, и снова будет тепло и сытно. Медвежонок слушал и, продолжая коситься на пустую руку, терпеливо шёл рядом. Максим начинал испытывать к нему некоторую душевную теплоту и привязанность. Оборачиваясь, он гладил его между ушей и приговаривал:

— Ничего, мы с тобой терпеливые. Мы обязательно дойдём.

От искрящегося на солнце снега начинали болеть глаза, и тогда Максим поворачивался к медвежонку и, не останавливаясь, продолжал идти спиной вперёд, глядя на черный нос Умки до тех пор, пока боль не отпускала и он опять мог видеть. А потом у него появилось опасение, что в конце концов, не дождавшись угощения, медвежонок разочаруется и уйдёт. Тогда Максим останется один. Теперь уже боясь одиночества, Максим принялся задабривать Умку обещаниями:

— Я тебя обязательно угощу! Давай на кого-нибудь поохотимся и тогда наедимся вдоволь.

Но вокруг простиралась белая безжизненная пустыня. А вернувшийся к жизни организм требовал восполнения растраченной в борьбе за самосохранение энергии. Резь в животе уже невозможно было заглушить ни разговорами с Умкой, ни мыслями о товарищах. Голод терзал и мучил до темноты в глазах. И терпеть его уже становилось пыткой.

Наконец они взобрались на сопку, и Максим с надеждой посмотрел на скрытый до этого горизонт. Но за холмом тянулась всё та же белая целина. Ни дымка на горизонте, ни чернеющей крыши, ни антенн, вообще никаких признаков жизни. Он горько вздохнул и оглянулся на пройденный ими путь. И вдруг увидел то, от чего даже голодный живот затих. На сверкающей линии слившегося с небом горизонта двигались две тёмные точки. Они уже подходили к обрыву в том месте, где он сам был совсем недавно. Страх придал Максиму новые силы. Это была погоня. Немцы безошибочно шли по его следам и вскоре обязательно должны были его догнать.

— Бежим!

Максим бросился вниз по склону. Медвежонок, приняв его бег за какую-то весёлую игру, катился рядом, то и дело пытаясь сбить с ног. Слева опять показалось море с чёрной линией прибоя. И тут Максима осенило, что на побережье нет снега, а значит, не будет и предательских следов.

— За мной, Умка! Догоняй!

Он бросился левее и тут же рухнул по колено в снег. Не проваливающийся на широких лапах счастливый медвежонок гарцевал рядом и пытался повалить его. Тогда Максим вцепился ему в мохнатую спину и, подталкивая, крикнул:

— Помогай! Тащи! Молодец!