Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Поскольку это концентрат чужого, пусть даже родительского, ну или чьего-то другого, мнения, совесть защищает вовсе не ваши интересы. Она защищает интересы большинства, потому что совесть – это кодекс поведения большинства: «всем будет хорошо, если все будут поступать по совести». Это интересы общности, группы, коллектива, страны, а не ваши собственные. Поэтому подчиняться совести неправильно. Хотя раньше можно было встретить даже такие надписи в трамваях: «Совесть – лучший контролер». Или же: «Поступай по совести».
Фрейд сформулировал свой глобальный вывод и всю свою большую науку выстроил на том, что предположил, что все неврозы являются результатом конфликта между двумя «инстанциями»: сверху – совесть (он называл ее «сверх-я») и внизу – совокупность наших страстей, чувств, желаний (поскольку это что-то безличное, он называл это «оно»). Конфликт случается, когда появляется запретный плод или какое-то желание, которое нам хочется, чтобы исполнилось, а совесть говорит: «Нельзя, нечестно, неправильно». Это напряжение и превращается в невроз. На Востоке даже придумали способ, как избавляться от запретных желаний. Там говорят, что избавиться от запретного желания можно, только нарушив этот запрет. Но делать это разрешается всего два раза! Почему два? Почему недостаточно одного? Потому что первый раз, когда ты нарушаешь запрет, запретный плод всегда сладок – ты получаешь сладость и еще не понимаешь, что это было. А во второй раз сладость проходит, и ты четко понимаешь, что произошло: я нарушил запрет, я позволяю себе поступать неправильно, я не идеальный».
* * *
С каждым следующим днем пребывание в больнице все больше начинало напоминать отдых в санатории. Здесь я занималась тем, на что в обычной жизни у меня не хватало времени и сил. Я старалась не пропускать утреннюю зарядку, дыхательную и расслабляющую гимнастику. А еще: массаж, циркулирующий душ, дарсонвализацию, аутотренинги и медитации…
У меня, наконец, появилось время подумать и позаботиться о себе. К тому же в сравнении с последними месяцами, когда я почти все время проводила в четырех стенах, я стала чаще бывать на свежем воздухе. Настя вытаскивала меня из отделения, и мы ежедневно по нескольку часов наворачивали круги по территории лечебницы. Темнеть стало позже, да и погода улучшалась с каждым днем. Весна вступала в свои права, и от этого настроение поднималось само собой. Через две недели таких прогулок я стала замечать, что круги под глазами почти исчезли и мой внешний вид понемногу возвращался к прежнему состоянию.
На душе было уже не так скверно и безрадостно. Ушла постоянная апатия, стало возвращаться утраченное чувство юмора, появился просвет в мыслях о будущем. Боль утраты накатывала значительно реже. Я ни на секунду не забывала о своем горе, но отчаяние, невыносимая тоска и тяжелые воспоминания перестали быть моими неотступными спутниками. Вернулось желание общаться с людьми, как в больнице, так и за ее пределами.
Раньше я отключала телефон, не отвечала на звонки и сообщения даже самым близким друзьям, потому что до тошноты не хотела ни с кем разговаривать. Мне казалось, что это еще больше давит на меня, душит, лишает сил и энергии, а я и без того чувствовала себя совершенно опустошенной. Складывалось ощущение, что я держусь на последнем издыхании: одна нелепая случайность, и все – я упаду и никогда не смогу подняться. Одно неосторожное слово, выражение соболезнований или сочувствие, которое казалось мне неуместным, могли надолго выбить меня из колеи и ухудшить мое состояние, вызвав новый прилив апатии, страданий и отчаяния. Мне было сложно говорить даже с родителями, но я пересиливала себя, потому что понимала, как они волнуются за меня: я их единственный ребенок. Мне было жутко представить себя на их месте. Я перестала смотреть телевизор и читать ленту в социальных сетях. Там я могла увидеть фильм, передачу, фотографию или что-то еще, что напоминало мне о моем горе и вызывало очередную волну боли. Я избегала всего, что могло хоть как-то разбередить мою рану.
Но теперь чувство вины стало меня оставлять, и на душе было уже не так тошно. Я начала понемногу общаться с друзьями на другие темы – затрагивающие не только больницу и состояние моего здоровья. Заново училась обсуждать позитивные события и смеяться, не осуждая себя за это. Я постепенно выходила из казавшегося вечным траура, хандры и чувства обреченности. Понемногу начинала осознавать невосполнимость моей утраты и принимать то, что боль и тяжесть потери никогда не пройдут окончательно, потому что об этом невозможно забыть. Как невозможно разлюбить бабушку, так невозможно и перестать думать о ней. Она навсегда останется самым дорогим и любимым человеком в моем сердце.
Но на этом моя жизнь не заканчивалась, и я должна была ее продолжать. Я не имела права сдаваться под натиском своей боли и хоронить себя заживо.
Бабуля бы никогда мне этого не простила!
* * *
На завершающий сеанс с психологом я шла с легким сердцем.
– Как вы себя чувствуете, Алиса? Послезавтра вас выписывают, как я понимаю?
– Да, пора в реальную жизнь, – я улыбнулась. – Мне кажется, я готова.
– Что ж, это прекрасно! Мы сделали все, что от нас зависело. Остальное – за вами. Продолжайте работать над собой и вспоминайте все практики и советы, которые получили здесь. Вы всегда можете записаться на прием и обратиться за помощью. Не бойтесь этого. Ваш диагноз достаточно непредсказуем и коварен. Поэтому не отчаивайтесь и не опускайте руки, если вдруг произойдет рецидив. От панического расстройства, к сожалению, не так просто избавиться навсегда. Но это возможно, и у вас, я уверена, обязательно получится. Вы очень старательная и целеустремленная девушка. У вас есть сила воли. Так что – дерзайте!
– Ну, если вы так считаете, значит, все точно получится. Скажите, а вы можете порекомендовать мне психолога для дальнейшей работы? Помните, мы говорили об этом на одной из первых консультаций? Работа с вами мне очень помогла,
