– Когда отец стал пить ещё больше, Тод пошёл на работу, – она продолжает, стараясь сохранять дыхание ровным. – Он подрабатывал в местном спортивном клубе. Выдавал ключи от шкафчиков, мыл полы и выполнял там самую неприятную и сложную работу. Отец когда-то дрался за деньги и брал с собой Тода на соревнования. Поэтому его и знали в клубе. Тод тоже стал драться. Однажды он пришёл с очередной тренировки и сказал мне, что я тоже должна научиться драться, я должна стать сильной, уметь постоять за себя и перестать бояться отца и кого бы то ни было. В шесть лет он взял меня с собой на одну из тренировок, я стала бойцом. И через какое-то время ни Тод, ни отец уже не осмеливались поднимать на меня руку, так как знали, что я могу за себя постоять.

Она вновь умолкает, но мне непременно хочется услышать историю до конца.

– А что было потом? – стараюсь сделать голос мягким и одновременно небрежным, спрашиваю я, шепча ей на ухо.

– Закончив школу, Тод стал готовиться в колледж, но провалил экзамены, – вздохнув, продолжает Раварта, пока я вбираю в себя аромат её волос. – Я помню, как его перекосило от злобы, а потом он плакал всю ночь. Тогда он стукнул меня прямо в дверях, пытаясь оттолкнуть. Я не стала давать сдачи. Это был последний раз, когда кто-то на меня поднимал руку. В тот момент мне не было обидно, мне было жаль Тода.

Я с трудом себе представляю, как хнычет здоровяк Тод, но в моих мыслях нет злорадства. Как бы я себя вёл на его месте? А потом задумываюсь: что будет рассказывать Никса своему парню обо мне?

– Он сидел дома почти неделю, ни с кем не разговаривал, – продолжает свой рассказ Раварта. – А затем пошёл в местную библиотеку и набрал оттуда толстенных книжек. У нас не было компьютера, только книжки. Почти полтора года он готовился к экзаменам, просил наших школьных учителей с ним позаниматься. Некоторые соглашались. Вообще у него всегда было нормально с мозгами, просто работа и тренировки отнимали слишком много времени. Ему пришлось навёрстывать упущенное. В семнадцать он поступил в университетский колледж. Я так радовалась за него, словно сама туда поступила. Отец в тот день что-то буркнул под нос и ушёл к себе в комнату. Тод обнял меня и сказал, что скоро всё должно измениться. Однажды он накричал на отца и сказал, что заберёт меня, если тот не перестанет пить. Отец был в замешательстве, но спорить с Тодом не стал. До этого они порой ругались, а иногда и дрались, особенно если отец был не очень трезвым. Я не знаю даже, откуда он брал деньги на выпивку…

Она затихает. Я не произношу ни слова, боясь сбить её с толку. Впервые она со мной настолько откровенна. Почему именно сейчас? Скажет ли она ещё что-то о семье?

– После первого курса Тод приехал чем-то очень озадаченный, я помню, весь июль он ходил задумчивый, сам не свой, – наконец, прерывает тишину Раварта. – Однажды он сказал мне, что когда-нибудь обязательно заберёт меня, даже если отец и покончит с выпивкой. Мне лишь оставалось закончить школу. Некоторое время я продолжала жить с отцом, который стал пить действительно меньше. К счастью, на каникулах Тод часто забирал меня к себе, в Мингалос. Путешествие на поезде мне казалось чем-то сказочным. Каждый раз я ждала его с нетерпением. А каждый отъезд из Мингалоса отзывался тяжёлой печалью в груди. Никогда с братом мы не были так близки.

Отчасти рассказ Раварты мне напоминает нашу с Никсой жизнь, только вместо отца у нас осталась одна мать. Я также стараюсь забирать Никсу в город или навещать, если есть возможность. Может, все семьи с братьями и сёстрами в Аридафии похожи – или только те, в которых кто-то живёт в Мингалосе…

– А когда ты перебралась в Мингалос?

– В пятнадцать с половиной. Я закончила школу, и через полгода Тод забрал меня к себе. Он поселил меня во второй комнате – в кабинете, а потом стал встречаться с Даной и переехал к ней. Я какое-то время жила одна…

– А когда ты попала к восстановителям? – не удерживаюсь я. Мне даже не интересно, с какой именно Даной связался Тод. Есть вопросы поважнее.

Она вновь молчит. Вероятно, мой вопрос смутил её.

– Почти в то же время как перебралась сюда. Если быть совсем точной, сначала Тод просто брал меня с собой на собрания и небольшие мероприятия. Я не очень понимала, чем занимались все те люди. Всё это выглядело безобидно, там была дружеская атмосфера. Нори очень добрая, она сразу же окружила меня заботой. Я ей как-то рассказала про батарею, а потом сказала, что она лучше и теплее батареи. В тот день Нори обняла меня как-то по-особенному, знаешь, так по-матерински, что я даже заплакала. Тод запрещал мне плакать, и я отучилась это делать, но в тот день не сдержалась. Нори и другие восстановители стали для меня семьёй. Тогда выращивать свои домашние растения ещё не было запрещено, поэтому всё в Плодородии было совершенно другим, не таким, как сейчас. Но два года назад всё стало каким-то мрачным и безрадостным.

Раварта открыла мне за один вечер столько, сколько не рассказывала за всё время нашего общения. Может, она мне и про операцию «Ретенция» расскажет и объяснит, что вообще происходит в городе и стране? Я вслушиваюсь в ее дыхание, которое становится совсем тихим, когда её сознание погружается в сон. Время для вопросов будет завтра.

Я лежу, уставившись в одноцветный потолок. В голове крутятся сотни вопросов, и ответы на них нужно найти как можно скорее. Рядом со мной лежит женщина, без которой я в последние две недели не представляю своей жизни, но есть ещё две женщины, без которых моя жизнь так же немыслима: мама и сестра. Смею ли я подставлять их, поддаваясь влиянию чувств?

Мне на работу к одиннадцати. Мы неспешно обсуждаем тренировки в Восстановлении, Раварта успевает упомянуть о своих победах и неудачах. Я узнаю, что она тоже провалила свой первый тест с линейным оружием, но в тот раз оно не было раскалённым. В 10:12 приходит сообщение от Кристини: «Утёночек, ты там ещё живой? Обедаем сегодня у меня? Плантикса нет до четверга». Я показываю сообщение Раварте. Когда её глаза скользят по строчкам на экране, взгляд становится холодным и враждебным. Такой я Раварту ещё не наблюдал.

– Ну то, что она называет меня «утёночек», может говорить о том, что по крайней мере она не злится и готова поддерживать отношения, – говорю я.

– Ага… И давно у тебя такой позывной? – с нескрываемым сарказмом усмехается Раварта.

– Ты о чём? Эй, перестань… я терпеть не могу это обращение.

– Так я тебе и поверила, – смеётся Раварта.

Я думаю, что это не самая худшая реакция. Смех помогает переживать самые дикие и невообразимо нелогичные для мозга ситуации. Мозгу часто кажется смешным то, что находится за гранью логики. Но также вещи, находящиеся за гранью логики, могут быть для него и страшными. Наша реакция зависит от опыта, накопленного за жизнь. Видимо, у Раварты большой жизненный опыт самых разнообразных ситуаций, раз она так легко переходит на смех.

– Жаль, что я не могу так запросто пойти и порвать и с ней.

– Ты уже порвал с ней. Внутри себя. Помни об этом, – произносит Раварта. Её взгляд пронзительный и гипнотический, как у совы, завидевшей кролика на болотистой кочке.