укол восхищения и ревности. Нечто из леса шепотом звало их всех по именам – минувшие годы отшлифовали его похоть, и оно желало выплеснуть ее снова. Джозеф усмехнулся, точно зная, что сейчас происходит в голове Джейкоба, и вскоре Рейчел захихикала – мерзко и сухо, звуча не более живо, чем хрустящий под ботинком жухлый лист.

Третий…

– Все кончено, – отрезал он.

Ну нет. Ты же сам этого не хочешь.

Грязь присосалась к ногам Джозефа. Раздались сердитые чавкающие звуки, когда он сделал несколько шагов вперед. Его взгляд переместился с Кэти на Лизу и обратно.

Держу пари, она вскоре скажет, что ты ей нравишься, сказал он, пытаясь звучать как можно более едко и саркастично. Но такой голос больше подошел бы очень капризному ребенку, чем взрослому мужчине. Но оно тебе нужно? После всего, что вы пережили?

– Ты мне правда нравишься, – пробормотала Кэти за спиной. – По-настоящему.

Джейкоб отстраненно кивнул. Практически осознанное электризованное напряжение неба хорошо отвечало его собственным чувствам в этот момент. Мигрень тянула за мозги, как леска – за крючок, увязший в пасти рыбы. Дыхание Лизы задавало ему ритм; всхлипывания Кэти повторяли его пульс.

Отдай свою любовь мне, умоляла его сестра.

– Господи Иисусе, – пробормотал он. – Перестань.

Некоторые смерти длятся слишком долго, чтобы быть всего лишь смертями. То, что должно быть единым, – сливается: чувство паники, аномальные жидкости, скользящие через мозг к височной доле, плоть и кровь встречаются в сердце гнева. Черные глубины пруда звали его. Джейкоб понял свое положение на шкале природы в это мгновение. Рейчел двинулась вперед, совсем как в тот день, что задал начало их смертям, протянула руку – и возложила ему на шею. Джозеф верным псом двинулся за ней, и все трое сошлись вместе – так должно быть всегда, – когда Джейкоб повернулся лицом к воде.

Музы, все как одна, тоскливо взвыли. Джейкоб сжимал и разжимал кулаки, ощущая жжение в пальцах, пламя в сердце. Папа не стал бы писать счастливый конец. Музы со всех сторон обступили их, толпясь – голые жертвы на заклание, – распевая все ту же унылую песнь.

– Где Офелия? – спросил он.

Кто-то указал ему под ноги, и, обернувшись, он увидел ее – едва ли заметную под высокой травой. Ее желтые глаза-блюдца смотрели на него, мигая так же любяще, как встарь, чувственные и яркие. В руках она держала свое дитя.

Интересно, чего ты ожидал, бросил Джозеф.

Ребенок был мертв.

Это ничего для тебя не значит, напомнила ему Рейчел.

– Боже, – пробормотал Джейкоб, – еще как значит.

Офелия поднесла к нему дитя, будто подношение. Она захныкала: «Мой господин, мой господин…» – потому что это было все, что она могла сказать. Младенец пролегал меж них как Рубикон, и Джейкоб коснулся того места, где должен был быть его лоб, ощутив прохладу и безвредность мертвой плоти. Музы молча созерцали действо. Дождь ослабевал с каждой минутой; Джейкоб не знал, к кому теперь обратиться за советом. Ухмыляющийся и такой же красивый, как всегда, Джозеф, казалось, знал ответы – но не хотел их давать.

Музы, лицо к лицу, обступили его плотнее. Носы тыкались ему в подмышки, груди мягко вдавились в виски. Он чувствовал, как их лапы скользят по спине – будто он угодил в давку в час пик в вагоне метро. Клубясь, как воды омута, они внимательно изучали его с изумленными глазами. В руках Офелии, прижатый к груди, лежал их наследник – сверток без единой различимой черты.

Единственные два слова, которые еще могли иметь для них какое-то значение – «любовь» и «отказ», – схлестнулись в этой точке, где они впервые узнали настоящую цену страсти. Джейкоб оглянулся и увидел в тени Кэти и Лизу, которые постепенно все больше и больше отдалялись от него самого. Воспоминания о живых братьях и сестрах колотились о лед настоящего, обнаруживая собственную смертность – и оставаясь там, где они открыли правду о том, сколь нераспутываемым может стать узел любви. Сон сирены Офелии дал им дар поэзии, и его дитя пострадало из-за этих нужды и похоти.

– Мы не подвели, Офелия, – сказал Джейкоб с улыбкой.

Она провела пальцем по его губам, разгладила брови.

– Ты любишь меня?

– Конечно.

Тьма закружилась вихрем, когда Кэти напряглась.

Офелия ответила на его улыбку.

– Это все, чего я когда-либо хотела, Джейкоб.

Она привела его на уже расчищенное место, и они вместе похоронили ребенка. Одни музы помогали копать, другие спали, третьи ждали восхода солнца. Топливо его кошмаров прошло алхимическую возгонку, и он сделал для муз то, что, как он желал, Бог однажды сделает для человечества, – забрал плод знания назад.

Музы уменьшались, возвращались в свои исходные размеры и разбегались прочь, и кустарник теперь кишел животными, которые были людьми, но очистились. Они свистели и пищали, зная, что он рядом, но не заботясь, не благодаря и не прощая его – примиряясь и с даром, и с проклятием того, что он сперва даровал, а потом забрал. Джозеф и Рейчел, глядя за этим отступлением во все глаза, сновали туда-сюда, будто могли что-то выиграть от возвращения невинности в дикую природу.

Первые лучи рассвета заиграли на блестящей чешуе, и взгляд глаз, которые остались без век и никогда больше не моргнут со звуком блоп-плоп, задержался на Джейкобе. Очень осторожно взяв рыбу в руки, он опустил ее в пруд, где она и исчезла.

«Конец, – говорил папа, – может быть яростным, кровавым или утонченным, но важно, чтобы цели были достигнуты, а каждое действие – резонировало. И никаких намеков на сиквелы. Конец – делу венец».

– Вы никогда не узнаете, как мне жаль, – сказал он брату и сестре.

Боясь теперь его прикосновения, Рейчел отодвигалась все дальше и дальше.

Будь с нами, попросила она.

– Тебя здесь нет, Рейчел. И никогда не было.

Мы знаем, что тебе нужно, сказал Джозеф, пытаясь совладать со своим страхом. И когда-нибудь ты увидишь нас снова. Послушай меня, Третий, маленький ты придурок, мы еще встретимся с тобой. Мы найдем тебя. Вот увидишь! Мы тебя найдем!

Он обнял сестру – и, без ангельского хора в качестве сопровождения и без рычания алчущих демонов, Джозеф и Рейчел рассеялись, исчезли в лучах рассвета, ухмыляясь ему на прощание.

Его брат и сестра были мертвы.

– Надеюсь, найдете, – тихо сказал Джейкоб.

Бывают такие мгновения, что длятся очень долго, но все еще – недостаточно долго.

Мать подошла к нему в ореоле из запаха ее цветов, облаченная в свой запачканный землей фермерский комбинезон, и он был несказанно счастлив