мало кого интересовало. Лишь Тимофей Иванович, мгновенно сообразивший, что происходит, укоризненно покачал головой.

Панегирик продолжался, Боссель не унимался. Однако танцевальная интерпретация «плача и печали» завершилась. Вместе с этим изменилась и тональность выступления Верховного целителя: постепенно он перешёл к неведомым врагам, которые «загубили талантливую жизнь медицинского и административного деятеля».

Маска «Ясэотоко» – изможденного мужчины странным образом начала видоизменяться на лице оратора. Чем яростней он обрушивался на преступника «лишившего жизни дорогого главного врача», тем отчетливее менялись черты «Ясэотоко». Когда Боссель поклялся покарать убийцу, на его лице окончательно сформировалась маска «Фудо» – воинствующего защитника с огненным мечом.

Верховный целитель настолько энергично и искренне изливал чужие мысли на присутствующих, что больные невольно поддались его настроению. Многие мужчины также облачились в маски «Фудо» – воинствующего защитника учения с огненным мечом и требовали немедленного возмездия.

Боссель с утроенной энергией вещал: «На единичный террор наших врагов мы должны ответить массовым террором. За смерть одного нашего борца должны поплатиться тысячи врагов. Мы выпустим море крови. Кровь за кровь. Без пощады, без сострадания мы будем избивать врагов десятками, сотнями. Пусть их наберутся тысячи. Пусть они захлебнутся в собственной крови! Не стихийную массовую резню мы им устроим…»

И в этот раз Бося всего лишь вытащил из анналов своей феноменальной памяти цитату из большевистской газетёнки первой половины двадцатого века, но это возымело фантастическое действие. Поголовно все больные и, тем более больниционеры, как один водрузили маски «Фудо», потрясали невесть откуда взявшимися битами и кусками арматуры, скандировали кровавые лозунги.

Только два человека не поддались влиянию магнетической энергии Верховного целителя. Тимофей Иванович и Свистунов сидели на дальней скамейке и молча созерцали на беснование толпы.

– Ничего не боятся. Ни смерти, ни убийства и не погнушаются ничем. Особенно молодежь, – печально констатировал Семён Семёнович: – Им только команду дай – тотчас ринутся убивать и умирать с одинаковой степенью рвения.

– Команда последует, прямо сейчас. Смею вас уверить, – подытожил отец Серафим.

– Вполне объяснима жажда убивать, но умирать?

– Почему безыдейная молодежь не боится смерти? – сформулировал вопрос старик и тут же сам начал на него отвечать. – Потому что слишком мало прожили. Потому что пусты, как воздушный шарик. Плавают по поверхности воды и не могут нырнуть глубже. Страха Божьего нет. Плавают эдакими пустыми мертвецами и не могут погрузиться в житейскую мудрость, не могут умереть по-настоящему и осознать каково оно есть. Не в состоянии ощутить себя на смертном одре и переосмыслить свои принципы, свою жизнь, мораль, духовность, если таковые имеются. Однако есть исключения – массовые – когда война идёт не за убеждения, а за Родину.

Толпа бесновалась, а приятели продолжали, не обращая внимания на выкрики и опасную агрессию народа, обсуждать философские вопросы. Свистунов, продолжая тему разговора, вымолвил громким шепотом прямо в ухо собеседнику:

– Мне, кажется, вы обижаете молодежь. Здесь обобщать опасно, потому что легко ошибиться.

– Отнюдь. Внутренняя пустота обусловлена отсутствием жизненного опыта и поэтому это не есть упрёк, но констатация факта. А вот когда человек на четвертом десятке по-прежнему пуст – это уже непростительно.

– Но ведь есть же идейные молодые и немолодые люди.

– Есть, только любая идея, не подкрепленная собственным разумением суть сумасшествие. И здесь неважно, коммунистическая тут идея, буржуазная, либеральная или религиозная. Точнее, на религиозной почве… – Тимофей Иванович вдруг осёкся и вскричал. – Смотри, смотрите!

Оба приятеля разом вскочили с мест и даже взобрались на скамейку, чтобы лучше видеть происходящее.

В это время Верховный целитель внимательно наблюдал за атмосферой в народе и как только понял, что агрессия достигла максимума, щелкнул пальцами. Тут же на трибуну взбежал начальник охраны. Маска «Тэнгу» – демона на лице посыльного сбилась на бок и мешала ему видеть. На лестнице главный охранник едва не упал, запнувшись о ступеньку.

Начальник поправил маску, встал навытяжку и подал Верховному целителю чистый лист бумаги. Народ замер в ожидании. Боссель поднёс листок к глазам, сделал вид, что читает несуществующий текст, потом вознёс бумагу к небу и прокричал:

– Вот! Справедливость восторжествовала! Наша доблестная охрана выяснила, кто убийца!

– Кто!? – взревела толпа

– Справедливость должна восторжествовать? – опять воскликнул Верховный целитель.

– Да-а-а!!

– Убийцу надо наказать?

– Да-а-а!! – подогретый собственной яростью кричал народ, потрясая битами и палками.

– Его имя… – выдержал паузу Боссель.

– Кто? Покажи нам его! Мы убьём его!!

– Но я не хочу отвечать за самосуд без следствия!

– Мы! Мы ответим! – продолжал бесноваться народ.

– Я умываю руки, его кровь на вас, – не преминул озвучить многовековую библейскую мысль Боссель. «Ах, как прав был Понтий Пилат, предлагая помыть руки перед бедой», – успел подумать Свистунов.

В этот момент Верховный целитель развернулся и картинно ткнул пальцем в ничего не подозревающего Костю – Крысолова. Два стоящих наизготовку охранника мгновенно подхватили его под руки и толкнули с трибуны вниз. В том месте, где упал Костя, толпа забурлила, активно работая кулаками и битами. Через минуту всё было кончено. Окровавленное тело несчастного Крысолова завернули в заранее подготовленное синее суконное одеяло и унесли, но разгоряченный народ требовал еще крови. Необходимо было его срочно успокоить или отвлечь.

В этот момент опять включился громкоговоритель, и металлический голос под мерное щелканье метронома начал торжественно вещать: «Встаньте товарищи, Михаила Александровича опускают в могилу». Хотя гроб продолжал оставаться на месте и в толпе никто не сидел, голос говорил и говорил, пока, наконец, не спохватились и не начали опускать гроб в яму.

В толпе раздавались всхлипывания, а потом и громкий плач. Присутствующие на похоронах обнажили головы и встали навытяжку. Чтобы нагнать на больных ещё больше жути, включили сирену, которая выла, заглушая голос диктора. Грянул гимн. О бедняге Косте – Крысолове было уже забыто.

Испуганная воем сирены, стая ворон поднялась в небо, со зловещим карканьем сделала несколько кругов над похоронным сборищем и устремилась к церкви. Там, как будто ударилась в невидимую стену, взметнулась вверх, рассыпалась чёрными хлопьями по небу, а затем и вовсе растаяла в воздухе.

Больницеармейцы живо распределились вокруг могилы и начали расталкивать людей, чтобы упорядочить подход на прощание.

После такого кровавого зрелища нервы приятелей уже не выдерживали, и желание досматривать похоронное действо иссякло. Они потихоньку слезли со скамейки и осторожно, чтобы не привлекать постороннего внимания двинулись к черному входу. Шагая вдоль стены больничного корпуса и прячась за кустами сирени, они незамеченными почти достигли дверей.

Вдруг в нескольких шагах впереди себя Свистунов вновь заметил знакомую фигуру мужчины в военном френче. Тот неторопливо шагал, попыхивая трубкой. Постоянного лысоватого спутника рядом с ним не было. Мужчина оглянулся назад, ухмыльнулся в усы, взмахнул трубкой