Сначала никто не поверил, что огонь окажется более разрушительным, чем при обычных пожарах, – такие происходили в Лондоне по дюжине в год. Все началось в два часа ночи в воскресенье на Пуддинг-Лейн, узкой маленькой улочке на берегу реки. Несколько часов горела смола, пенька и уголь, сложенные на берегу. Лорд-мэр прибыл на пожар очень рано и презрительно заявил, что любая женщина может погасить огонь, помочившись на него. Из опасения испортить себе репутацию среди избирателей он запретил сносить соседние дома. Но огонь разгорался все сильнее, пугающе быстро и безжалостно, уничтожая все на своем пути. Когда загорелся Лондонский мост, Сити был уже обречен – загоревшиеся в Сити дома заблокировали все выходы из района; горящие бревна падали в воду и разрушали водяные колеса внизу, и единственный способ борьбы с этим страшным пожаром стал невозможным. Теперь могли спасти только ведра с водой, которые передавали из рук в руки, поднимали на баграх и выливали сверху на горящие дома, качали воду ручными насосами.

Люди, ничего не знавшие о пожаре, как всегда по воскресеньям, отправились в церковь и были очень удивлены, увидев на улице человека, который бежал и кричал: «Вооружайтесь! Французы высадились!»

Но умиротворенность людей стала быстро исчезать, когда огонь перекинулся на Сити, тайком пробираясь по крышам, кое-где вспыхивая, подгоняемый сильным восточным ветром. Огонь продвигался так быстро, что пожар застал людей врасплох: многие отказывались принимать какие-то меры или готовиться к бегству, пока языки пламени не охватывали, их дома. Тогда они в спешке собирали все, что попадалось под руку, и бросались прочь, часто оставляя самые нужные вещи. Беспомощные, растерянные, они медленно двигались по узким улочкам. Сначала остановились на Кэннон-стрит, которая шла по холму над рекой, но огонь не стоял на месте, и к полудню людям пришлось двигаться дальше.

Королю сообщили о пожаре только к одиннадцати часам. Он и герцог Йоркский немедленно явились на пожар, и по их приказу люди начали сносить дома. Спасать Сити было уже поздно, но ничего другого они сделать уже не могли. Оба брата трудились изо всех сил, без еды и отдыха. Они качали воду насосами, носили ведра, помогали людям советом, подбадривали их. Самое главное, что помогало людям, – их смелость и мужество, энергия и самоотверженность, которые не давали вспыхнуть панике и беспорядкам.

Иностранцам стало небезопасно появляться на улице, особенно тем, кто внешне напоминал голландцев или французов. На улице Фенчёрч кузнец сбил француза с ног, железным ломом разбил ему скулы и размозжил нос. Женщина, которую заподозрили в том, что она несет огненные шары в переднике, подверглась нападению, ее сильно избили и только потом увидели, что в переднике – цыплята. Другого француза, с сеткой теннисных мячей, схватили и избили до потери сознания. Никто не интересовался – виновен человек или нет: растущая истерия требовала объяснения этой ужасной напасти, и люди обвиняли тех, кого больше всего боялись и ненавидели – французов, голландцев и католиков. Кто-то из них виновен во всем, и люди твердо решили не дать виновному избежать кары вместе с невиновными. Король Карл приказал посадить в тюрьму многих иностранцев для их же безопасности, а испанский посол открыл ворота посольства для защиты подданных других стран.

Темза кишела лодочками, баржами, рыболовными суденышками, которые носились взад-вперед, перевозя людей и их пожитки в Саутарк в поисках спасения. Яркие искры и обломки горящего дерева с шипением падали в воду, от них загорались одеяла и одежда. Иногда лодка переворачивалась, и гибла целая семья. Река была настолько переполнена судами, что всплыть было так же невозможно, как выплыть из-подо льда.

Наконец Эмбер и ее пятеро спутников спешились и продолжали путь пешком.

Они проскакали почти тринадцать часов, и Эмбер страшно измучилась: болело все тело, ей казалось, что она никогда больше не сможет ходить. От усталости кружилась голова. Эмбер мечтала просто упасть там, где стояла, и не вставать больше, пока не отдохнет, но она заставляла себя двигаться дальше. «Не останавливайся, не останавливайся, – говорила она себе. – Сделай шаг, еще один. Ты должна быть там». Эмбер боялась, что упустит его, что он уедет или что дом сгорит, и, преодолевая смертельную усталость, она шла вперед.

Она хватала за плечи прохожих и спрашивала, сгорел ли Чипсайд. Чипсайд – оживленный торговый район Лондона Ей приходилось кричать, чтобы ее услышали. Большинство не обращало на нее внимания или просто не слышало вопроса, но в конце концов она получила ответ:

– Сгорел сегодня утром.

– Полностью?

Но прохожий уже прошел мимо. Эмбер продолжала спрашивать, удерживая людей за рукав:

– Скажите, Чипсайд сгорел полностью?

– Да, парень, сгорел дотла.

Эти слова вызывали у нее отчаяние, но при других обстоятельствах оно было бы гораздо сильнее, ибо общая истерия движущейся толпы вовлекла ее в атмосферу народного несчастья. Пожар был настолько огромным, разрушения – настолько обширными и кошмарными, что весь этот ужас казался нереальным. Шадрак Ньюболд сгорел, а с ним, вероятно, и все ее деньги, все, что у нее было на свете, – но она не могла полностью осознать, что это означало лично для нее. Смысл придет потом, позднее.

Только одно было важно сейчас – найти Рэдклиффа.

Возле ворот, ведущих на улицы Чизуэлл-стрит, Барбикан и Лонг-лейн, стояла толпа; люди всё еще жили надеждой. Они надеялись, как и жители соседних Уолтинг-стрит, Корн-Хилл и Чипсайда, что огонь стихнет, не дойдя до них. Но пламя уже прорвалось сквозь стены, и ветер достиг такой силы, что не верилось, будто хоть что-то может уцелеть. Некоторые горожане бегали около своих домов и никак не могли решиться на что-нибудь. Другие спасали то, что могли спасти: они выбрасывали мебель и постельное белье через окна верхних этажей, нагружали повозки посудой, столовым серебром и портретами.

Эмбер держалась рядом с Большим Джоном Уотерменом, когда они пробивались Сквозь толпу на Госуэлл-стрит. Ведь им приходилось двигаться против течения, и людской поток иногда отбрасывал их назад, несмотря на все их усилия.

Шли матери с узлами вещей на голове, держа на руках одного ребенка и в то же время стараясь не потерять из виду других детей, которых могла задавить толпа. Грубые носильщики, злые и упрямые, орали на людей, осыпали непристойной руганью и расталкивали всех локтями – сегодня они командовали народом. Повсюду метались ошалевшие животные. Испуганно блеющий козел попытался пробиться сквозь людей. Коровы мычали в унисон с визжащими детьми, сидевшими у них на спине. Бесчисленное множество кошек и собак, орущих от ужаса свиней, горланящих попугаев в клетках Обезьяны на плечах хозяина или хозяйки сердито тараторили и хватали мужчин за парик, а женщин – за ожерелье. Грузчики тащили на головах перину, а поверх нее сундук, который то и дело съезжал набок, а иногда грохался об землю. Некоторые завернули в простыню все, что смогли спасти, и шагали, перекинув узел за спину. В толпе было много беременных женщин, они отчаянно пытались защитить свои неуклюжие животы от давки, несколько молодых женщин истерически рыдали от ужаса. Больных несли на спинах их близкие – сыновья, мужья или слуги. В одной повозке лежала женщина, она страшно стонала, и ее лицо было искажено родовыми муками. Рядом была повитуха, которая стояла на коленях и обеими руками работала под одеялами, а роженица старалась сбросить с себя одеяла, истерзанная нестерпимой болью.