Едва заметный кивок.

— Я вижу, твои тоже.

Ее улыбка стала еще шире.

— Знаешь, я на днях видела клочок этого бархата в мастерской Паоло.

— Правда? — Женевьева изо всех сил боролась с собой, чтобы выдержать удар. — А ты заметила, Паоло хранит наши с тобой колодки рядом, на одной полке?

— Надо же, кто бы мог подумать!.. — Улыбка Вайолет, как кусок резины, растянулась до предела. — Господи, дорогая, я только что видела… Извини меня, но я должна подойти и поздороваться.

Мгновение холодного удовлетворения, но какое короткое мгновение! А она подумала, что единственная видела его мастерскую… Ведь он так сказал, правда? Правда? Ей бы так хотелось собрать все туфли графини в большую кучу, полить бензином и поджечь их…

За пять минут до окончания заключительного акта, в котором трое актеров продолжали перемещаться по сцене и вести беседу (только теперь на ходулях), какой-то человек вскарабкался на сцену и принялся читать, очевидно наобум, отрывки из газеты, а актеры недоуменно перешептывались, пожимали плечами и раскачивались из стороны в сторону.

— Это тоже часть пьесы? — поинтересовалась Друсцилла, когда появился менеджер театра и двое дородных привратников поднялись на сцену.

Еще один человек с верхнего яруса поднялся и принялся кричать: «Дада мертв! Дада мертв!» А кто-то еще, вероятно Тристан Тцара, завопил: «Дада возродился!» — и принялся метать капустные кочаны в привратников, которые все еще боролись с человеком, сидящим напротив сцены.

Женевьева заметила, как в другом конце зала Вайолет де Фремон целует на прощание друзей и уходит из ложи. Сегодня вечером муж не сопровождал ее.

— И где, вы сказали, мы сегодня ужинаем? — поинтересовалась Друсцилла. — Надеюсь, что французская кухня не склонна к экспериментам, подобно французскому театру.

Они ужинали у Мишо. Запрокинув голову, Женевьева с наслаждением глотала устриц, чувствуя, что Друсцилла, вытаращив глаза, разглядывает ее длинную белую шею.

— И как вы только можете глотать их целиком? — спросила она. — Разве вы не боитесь подавиться?

— Обожаю устриц, — Откликнулась Женевьева. — Это все равно что глотать огромный живой океан.

— Гадкие, скользкие создания. — Вздрогнув от отвращения, миссис Фэншоу вернулась к хорошо прожаренному стейку и принялась болтать о своих мопсах. (По всей видимости, у нее их было восемь, а двое даже выиграли призы.)

Роберт и Чарльз, едва усевшись за стол, увлеклись разговором, но вдруг Роберт прервался, чтобы спросить:

— Дорогая, это не Джойс сидит за столиком? Около стены?

— Джойс? — откликнулся Чарльз. — А кто она?

— Он говорит о Джеймсе Джойсе, — спокойно ответила Женевьева. — Это тот человек в круглых очках и с усами. Две женщины за его столиком — его жена и дочь. Они ужинают здесь практически каждый день.

— Боже мой! Знаменитый писатель! — Друсцилла развернулась, чтобы как следует рассмотреть его, не скрывая невежливого любопытства, Женевьева почувствовала досаду.

Джойс как раз пробовал вино, покачивал его в бокале и наслаждался ароматом, в то время как официант лебезил перед ним. Они с женой говорили между собой по-итальянски. Темноволосая дочь мрачно смотрела из-под копны густых волос.

«Как жаль, что я не сижу за их столиком», — про себя подумала Женевьева.

— Прекрати таращить на него глаза, Друзи, — воскликнул Чарльз. — Ну, написал человек большую, толстую книжку. Что из того? Они всего лишь семья, которая ужинает в ресторане.

— Я не смог справиться с «Улиссом». — Роберт выпятил грудь, его манеры тоже стали нарочито выпяченными. — Все вокруг говорят, что читали его, но я готов поклясться, что почти никому этого не удалось сделать. Если вы спросите меня, я отвечу, это абсолютно непостижимо.

— Ты говоришь о величайшем романе нашего века. — Женевьева жадно смотрела на Джойсов.

— Да ладно тебе, — воскликнул Роберт. — Ты сама прочитала не больше, чем я.

— Неужели? — Она не смогла прямо посмотреть ему в глаза в ответ.

— Ну, скажу я вам! — воскликнула Друсцилла. — Я бы лучше купила перевод. И не важно, читала бы я его или просто засовывала бы между страницами цветы.

— Не сомневаюсь, что этот талмуд станет прекрасным прессом для цветов. — Роберт толкнул Чарльза локтем, и они оба расхохотались.

Женевьева покачала головой и выругалась про себя.

— А что, милая? — Роберт повернулся к Чарльзу. — Знаешь, моя жена пишет стихи.

— А она не могла найти более полезного времяпрепровождения?

— О, в этом тоже есть своя польза. — Лицо Роберта раскраснелось от алкоголя и веселья.

— Какая, например?

— Ну, время от времени у нас появляется дополнительная бумага для растопки камина, — произнес Роберт, и они оба снова захохотали.

— Не обращайте внимания. — Друсцилла сочувственно коснулась руки Женевьевы. — Мужчины!

Но Женевьева уже не слушала их. Она думала о Вайолет де Фремон. Представляла, как та ходит по мастерской Закари, трогает его вещи.

— Мне что-то нехорошо, — заявила она. — Лучше мне поехать домой. Ты не станешь возражать, если я возьму машину, да, дорогой?

— О, перестань, милая. — Улыбка исчезла с лица Роберта. — Мы же только пошутили.

— Меня это абсолютно не обидело. — Женевьева поднялась из-за стола. — У меня начинается мигрень. Сейчас вы кружитесь у меня перед глазами в море разноцветных точек.

— Я поеду с тобой, — встревожился Роберт.

— Не беспокойся, со мной все будет в порядке. А ты оставайся здесь и развлекай гостей. С вашего позволения, я хотела бы добраться домой до того, как начнется головная боль. Это был… замечательный вечер.

«Бентли» свернул на Правый берег, около пон де ла Конкорд проехал по площади, носящей то же имя, а затем вдоль рю де Риволи, по рю де Кастильон — до Вандомской площади. Сегодня вечером колонна выглядела мрачной и зловещей. Наверняка никто не удивился бы, если бы обнаружил сборище ведьм, танцующих перед ней, с ножами и в овечьих шкурах.

У Женевьевы голова шла кругом от безумной ревности, но она изо всех сил старалась дышать глубоко и сохранять спокойствие.

— Я просто должна сейчас с кем-нибудь поговорить, — сказала она себе, когда они завернули на рю де ла Пэ. — Всего несколько минут.

— Где прикажете остановиться, мадам? — спросил Пьер.

— Где-нибудь здесь. — Она наклонилась вперед и пристально всматривалась в стекло. — Нет! Подожди. — Впилась ногтями в мягкую кожу сиденья водителя. — Поехали.

— Но, мадам…

— Я сказала, поехали!

Женевьева наяву увидела именно то, что с горечью себе представляла. Знакомая машина была припаркована на рю де ла Пэ рядом с переходом, который вел к магазину Закари.