Эх, что-то я совсем размечтался… а пора спуститься с небес на землю и заняться первоочередными делами.

В этот раз от угощения в доме Абанта мы отказываться не стали, и поэтому смогли почувствовать на себе всю мощь египетского гостеприимства. Стол ломился от яств, и если бы не срочные дела, то зависли бы мы в гостях у ювелира до самого вечера. Он оказался очень приятным и радушным человеком, чем дальше, тем больше я проникался к нему уважением и доверием. Но что мне особенно в Абанте нравилось — он не опускался до того, чтобы лебезить перед высокими гостями, и держался с нами с удивительным достоинством. А ведь этот египтянин знает, что я Хранитель и внук Октавиана Августа.

Что еще меня немного удивило — девушек, невзирая на их статус моих воспитанниц, хозяева тактично, но настойчиво пригласили отобедать на женской половине дома. Мол, таковы наши египетские традиции — девушкам будет удобнее в женской компании. И это правильно — нечего им за общим столом свои ушки греть. У женщин свои разговоры, у мужчин свои.

Увидев мешок в руках Маду, Сенека тут же засунул туда свой любопытный нос

— А это что ты такое странное купил?

— Вечером увидишь — загадочно ухожу я от ответа — и может, даже попробуешь на вкус.

После застолья переходим к делам и возвращаемся в мастерскую. Абант показывает мне, что они успели сделать за сутки. Мне предъявляют на выбор два серебряных карандаша. Один получился… ну, так себе. Коротковат, слишком тонкий для пальцев, привыкших к оружию, а линия получилась жирной — нужно заточить “грифель” поострее. Второй же карандаш просто безупречен — ловко ложится в руку, оставляет на папирусе линию нужного размера, и своим внешним видом до боли напоминает мне родной карандаш. Даже сердце чуток защемило… Прошу Абанта изготовить для меня еще парочку точно таких же. Друг Луций тоже быстро оценил их преимущество перед обычными стилусами — не утерпел, конечно, и себе заказал парочку.

Маду же достаются карандаши, изготовленные из олова, и он наоборот, доволен тем, что все они немного разные. Перебирает их, пробует, как все они рисуют по папирусу, ну а то, что линии, оставленные оловянным стержнем, легко стираются, для художника лишь плюс. Оловянные карандаши приводят его в детский восторг.

Потом Абант показывает мне пробную партию крестиков, отлитую нынешним утром. Они практически ничем не отличаются от иерусалимского образца, и я с легким сердцем даю Абанту добро на изготовление следующей партии. Столовые приборы тоже ничего так получились. Попросил только мастера посильнее выгнуть зубцы у вилки и основание черенка, придав ей более современный для меня вид. Нож достаточно тонкий, ложки вполне удобные. Хорошо, что я не стал изгаляться и рисовать черенки столовых приборов совсем уж по-женски изящными — в моей мужской руке это смотрелось бы нелепо.

Готова у Абанта и первая гипсовая модель нового сигнума, но там еще работать и работать. Страшный змей на модели выглядит почему-то совсем уж игрушечным. Когда я руками показываю присутствующим, какого размера на самом деле был гад в храме Сета, в мастерской воцаряется тишина. Все в шоке. И хорошо еще, что в этот момент девчонок с нами нет — Зэма бы обязательно сейчас расплакалась. Пока все приходят в себя, у меня возникает мысль использовать в новом сигнуме в качестве навершия копье Лонгина — как-никак оно теперь стало настоящей христианской святыней. Заодно это копье напомнит легионерам о христианском смирении и смертном грехе под названием гордыня. А то некоторые товарищи у нас чересчур возгордились своим новым статусом и начали потихоньку задирать нос. Пора всем нам вспомнить заповеди Христа.

Подходим к самому главному, и я с надеждой спрашиваю ювелира

— А что с камнем для кольца?

Абант печально разводит руками

— Никто уже давно не слышал о таких камнях, не продают даже оправленные в золото или украшающие ожерелья и кольца. Это действительно очень большая редкость.

— Но ведь у кого-то они должны сохраниться, хотя бы и в качестве украшений? Я куплю их по любой цене…

— Остались, конечно. Но хранятся где-нибудь в сокровищницах царей или богатых храмов. Может, и семьи с древней родословной такими камнями владеют. Только никто из моих знакомых ювелиров о таком не знает. Но ты, Хранитель, не расстраивайся пока, я буду искать дальше.

— Время, Абант… у меня совсем не осталось времени на поиски.

Ну, кто же будет афишировать ассортимент своей сокровищницы? Это в наши времена все самое ценное выставлено напоказ в музеях. Хотя тоже, наверное, далеко не все… И вот чует мое сердце — у нашего благочестивого Никандроса в загашнике такие камушки точно есть, но ведь не продаст зараза. Удавится, а не продаст!

Я рассматриваю эскизы шахматных фигурок, выложенные передо мной, вношу в них поправки своим новым серебряным карандашом, а мысли все равно крутятся вокруг кольца. Ну, где же еще можно поискать такой камень, а? Снова в Гизу, что ли сгонять и в пирамиде хорошенько пошарить? А если в это время придет приказ выдвигаться в Рим? Да, Пилат меня живьем потом съест. Остается только к Никандросу на поклон пойти. Но что я ему взамен редкого камня предложу…?

И здесь перед глазами моими встает мешочек с драгоценными камнями, притыренными из храма в Иерусалиме. Который так и лежит на дне ковчега с тех самых пор, как был положен туда перед отъездом в Мемфис. Я совершенно забыл про него, даже ни разу и не развязывал этот мешочек, потому что как-то все не до того было. Видимо, пришло, наконец, время рассмотреть камешки повнимательнее, а может быть и расстаться с наименее ценными из них. И более подходящей кандидатуры для оценки и продажи камней, чем Абант, мне не найти. Вот доверяю я почему-то этому человеку. Доверяю на уровне интуиции. А еще предложу-ка я ему стать моим деловым партнером и доверенным лицом в Александрии. У моих братьев апостолов, конечно, тоже есть хорошие знакомые в еврейском квартале, но где гарантия, что евреи не нагреют меня, или не сдадут будущим конкурентам со всеми потрохами?

А пока я рассказываю ювелиру и Маду о своей задумке с печатками для апостолов.

Никаких излишеств и украшений, все предельно утилитарно и без затей — скромное серебряное мужское кольцо с широкой площадкой для печати — у каждого она будет с индивидуальным рисунком. У Петра — рыбак с сетью, у меня — крылатый лев, у Матфея ангел. Для Иакова Алфеева печатью послужит изображение свитка и анкха на нем — как символ его апостольского служения в Александрии. Для молодого Иоанна Богослова — орел. Для его старшего брата Иакова Заведеева — грозная молния, пронзающая облако, а для Фомы корабль, на котором ему вскоре предстоит отплыть в Индию. А для печаток остальных апостолов, с которыми я пока не знаком, придумаю рисунки чуть позже — их Андрей сможет забрать у Абанта и после моего отъезда в Рим.

Сложнее всего было с печаткой Андрея. В моей истории символом этого апостола был х-образный крест, на котором его распяли. Но я не хочу ему пророчить мученическую смерть. Не хочу! Поэтому изобразим на его печатке посох — простой миссионерский посох, как символ его далеких и многочисленных странствий. И конечно, на каждой печати над личным символом апостола будут вырезаны инициалы Христа, а внизу имя владельца на греческом языке. Будет и гравировка на внутренней стороне кольца: короткая молитва «Спаси и сохрани».