– У загадочного адресата не нашлось чистой бумаги, и он использовал какую-то макулатуру. Что ж ты недогадливая такая, радость моя, – хмыкнул Берсеньев, взял у меня листок и начал читать вслух: – «Приснилась моя мать, впервые за несколько лет…» – Если он думал, что меня осенит озарение, то напрасно, я слушала, хмурилась, до тех самых пор, пока он не произнес: – «Ах, Лола, Лола, если нам суждено было встретиться вновь…»

– Стой, – буркнула я. – Это же «Прощальная песня» Смолина. Лола – девушка, которую герой выдумал, подменив вымышленной историей любви любовь настоящую. Свою несчастную любовь, так его мучившую.

– Похвальное знание современной литературы, – кивнул Берсеньев.

– И как это все понимать?

– Об этом лучше спросить девушку Надю, теперь уже совсем не юную подружку Чадова, которая вечно болталась с пишущей машинкой.

– Черт… – простонала я. – Ты думаешь…

– Я думаю, она поможет нам разобраться, если мы настойчиво попросим. Отсюда до ее деревеньки совсем ничего, домчу за пятнадцать минут. Лишь бы дамочка на месте оказалась.

На дорогу у нас ушло немногим больше пятнадцати минут, а вот дома Надежду мы не застали. Ее мать к нашему появлению отнеслась настороженно, но Берсеньев даже ее умудрился очаровать. Улыбался так проникновенно и дважды смог рассмешить, после чего мы удостоились приглашения на чай, которое самым вежливым образом отвергли, дабы не создавать неудобства хозяйке. По ее словам, Надежда сейчас в конторе, вернется домой не раньше шести.

Мы сочли это удачей, в присутствии грозной мамаши разговор вести куда затруднительней. И направились в контору. Одновременно с нами к крыльцу административного здания подкатил расхристанный «газик», из которого и появилась Надежда. За рулем была она сама, и это как-то не вязалось с образом женщины, которая безропотно плывет по течению.

Я окликнула ее, женщина остановилась и с хмурым видом подождала, когда мы подойдем ближе. Она была в куртке нараспашку, резиновых сапогах и мужской кепке. Выглядела Надежда весьма решительно.

– Опять вы, – буркнула недовольно.

– Надо поговорить, – отрезал Берсеньев, все его обаяние мгновенно испарилось, Надежда взглянула испуганно, а он добавил: – Желательно сейчас.

Он достал из кармана конверт и показал ей, не выпуская из рук.

– Что это? – спросила она, в глазах откровенная паника, да и голос звучал напряженно.

– Вот об этом мы и хотели поговорить.

– Я сейчас.

Она направилась в контору, Берсеньев шепнул мне:

– Стой здесь, – и пошел в обход здания, должно быть, решив, что Надежда попытается сбежать.

Но опасения его не оправдались, через пять минут женщина вновь появилась на крыльце и кивнула в сторону «газика».

– Поехали, тут поговорить не дадут.

Подошел Берсеньев, мы сели в машину и затряслись по сельской дороге. К счастью, долго ехать не пришлось, когда последний дом остался позади, Надежда свернула в лес и заглушила двигатель.

– Что там у вас?

Берсеньев, который сидел рядом с Надеждой, вновь протянул ей конверт, но на этот раз позволив его открыть и вынуть письмо. Она мазнула по нему взглядом и сказала:

– Я-то здесь при чем?

– Я не стану тратить время и объяснять, – заговорил Берсеньев, – что экспертиза покажет: тут использовали тот самый принтер, что стоит у вас в конторе, а текст набран на машинке, которую вы скорее всего до сих пор храните дома.

– Давно выбросила, – усмехнулась она.

– Не забывайте, на чьей мы стороне, – вздохнул Сергей Львович. – Наша задача – спасти от тюрьмы невиновного человека, а для этого мы должны знать, что здесь произошло много лет назад. Все остальное нас не касается.

– Хорошо, – кивнула она. – Спрашивайте.

– Давайте вспомним то лето, когда на даче жил Чадов и к нему приезжали его друзья: будущий писатель Смолин и девушка с редким именем Венера, которую Аркадий так любил.

– Вот уж глупость, – фыркнула Надежда. – Это она перед ним хвостом мела. Со Смолиным любовь крутила и других не забывала. Есть такие бабы, которым надо, чтоб мужики только на них смотрели. А у Чадова девушка была, не девушка даже, а гражданская жена, если уже ребенка его носила. И любил он ее. Ее родители были против, считали Аркадия непутевым, из одного института его выгнали, и другой он собирался бросить, говорил – не тому учат. Вот родители и увезли ее в Крым, свежим воздухом дышать, а на самом деле от него подальше. Может, о беременности дочери они тогда не знали. Аркадий по ней скучал. Каждый день письма писал, я их сама на почту относила. Вряд ли они доходили, потому что она ни разу не ответила. Он ее очень любил, а я любила его. Моя единственная любовь на всю жизнь.

– Сколько вам было лет? – осторожно спросила я.

– Пятнадцать. Джульетте было меньше. Мы на речке познакомились, то есть я его и раньше много раз видела, а тут пришла на речку, и он там. И вдруг дождь. Не дождь, а ливень. Мы вещички похватали и под дерево, вот и познакомились. Потом загрохотало, Аркадий сказал – нельзя в грозу под деревом находиться, опасно, и мы припустились в деревню. Я поскользнулась и ногу потянула, он мне помог. На руках нес. Дом его ближе, чем мой, так я у него и оказалась. На ногу повязку наложил лучше всякого доктора, а после мы на веранде чай с медом пили, смотрели на дождь и разговаривали. – Надежда засмеялась, коротко и резко, и посмотрела на Берсеньева.

– Вы писали стихи, и это вас сблизило, – вновь полезла я, а она отмахнулась:

– Да ничего я не писала. Это я матери врала, чтоб не цеплялась. Я Аркадию помогала. Печатать научилась еще в седьмом классе, мать очень даже одобряла: лишний приработок. А в пятнадцать лет уже стучала как заправская машинистка, машинку я у матери выпросила, чтоб можно было дома работать. И к Аркадию ее носила. У него, конечно, своя машинка была, на ней он и работал, а я перепечатывала набело.

– Что печатали? – уточнил Берсеньев.

– Роман, – пожала она плечами. – Роман, который Аркадий писал в то лето. Про то, как тосковал по своей любимой, про эти письма… про все. И про меня тоже. Лола, которую герой выдумал, на самом деле я.

Мы с Берсеньевым переглянулись, он поджал губы, точно хотел сказать «вот такие дела», а я пробормотала:

– «Прощальную песню» на самом деле написал Чадов?

– Вот именно. А Смолин ее украл. Только тогда я об этом не знала. – Надежда посидела немного, глядя в окно, и продолжила: – Это было счастливое лето. Вы поймите, та девушка для меня мало что значила. Она была далеко, и вообще я воспринимала ее как литературный персонаж, а вовсе не как живого человека. А Аркадий был рядом, писал роман, я ему помогала. Он говорил, это будет хорошая книга, настоящая… Он любил слово «крепкая». Днем он работал, а я заваривала ему чай, готовила, потому что так он мог вообще ничего не есть. Вечером, закончив работу, он читал мне то, что успел сделать за день. Я шла домой и перепечатывала новые страницы, чувствуя его рядом и очень жалея, что не могу вместе с ним бродить по окрестностям. Вечерами он подолгу гулял, обдумывая то, что завтра будет писать. Это была настоящая книга и настоящая жизнь. Одно было плохо, что к нему часто приезжали гости, Смолин и его Венера. В эти дни я к нему не ходила. Стеснялась. Да и он, думаю, не хотел, чтоб о нас знали. Боялся, что его друзья начнут над ним посмеиваться. Лето выдалось жарким, и они по большей части проводили время на веранде, а я пряталась в кустах по соседству и наблюдала. Ревновала ужасно. Особенно к этой Венере. Она красивая была. И наглая. Иногда мне казалось, что Аркадий не в силах устоять. Но когда я говорила об этом, он всегда смеялся и отвечал: с ее стороны это пустое кокетство, ничего не значащее. А еще говорил, что есть просто женщины, а есть настоящие. И я как раз настоящая, хоть совсем еще девчонка, а Венера просто красивая. Смолин тоже роман писал. Читал его здесь Аркадию. Они его обсуждали, ругались так, что чуть до драки не доходило.