А ещё — Кизилка с наипушистейшим толстым хвостом стал для Ирис настоящим спасением ото всего. От тоски по доброму и славному Августу. По так и не обретённой свободе, поманившей — да и скрывшейся бесследно. От горечи потери Мэг. От страхов перед совершенно неясным будущим. Когда рыжик, развалившись на хозяйском животе, тарахтел, громко и бесцеремонно, и впрямь, как храпящий мужчина — ей отчего-то хорошо и спокойно засыпалось. И как-то враз перестали мучить кошмары.

Но стало досаждать кое-что другое.

Всю последнюю неделю Ирис чувствовала себя нехорошо, странно. Её часто подташнивало, временами накатывали приступы слабости, но что самое неприятное — то и дело в самом нутре словно прорастал гвоздь, перемежающийся от поясницы к лобку, отстреливающий в копчик, и опять куда-то в самый низ живота… Такие приступы стал повторяться всё чаще. Однажды её скрутило прямо на занятиях танцами, да так, что девушка согнулась от боли и, вяло махнув музыкантам, чтобы не продолжали, кое-как доковыляла до садовой скамейки и рухнула.

…Айлин-ханум при хорошей погоде предпочитала заниматься в тени цветущих деревьев, считая, что для танцовщиц единение с природой создаёт неповторимый настрой. Что ж, в иное время так и случалось, но сейчас — Ирис, задыхаясь от удушливого аромата, испытывала желание спрятаться от всего мира под эту самую скамейку. Скрючиться — и замереть, чтобы никто не трогал.

— Брысь, — коротко скомандовала «лунноликая» барабанщику и флейтисту. Подсела в девушке. — Так, милая, признавайся, что с тобой происходит? От хорошей жизни так не крутит. Давно это с тобой?

— Дне-ей пять, — отдышавшись, призналась Ирис. И, слово за слово, покаялась, что поначалу не обращала внимания на тревожные признаки, затем… не хотела никого беспокоить. Ко всему прочему, в последнее время стали ныть груди, даже прикосновение к ним было болезненно. Неискушённая в таких делах, девушка не на шутку перепугалась: что, если это начало какого-то страшного заболевания? Ещё немного — и она сгорит в болезни, скончается в муках, как няня Мэг… Пойти к лекарице? А вдруг её тоже отвезут в лечебницу? И она умрёт там, никому не нужная…

— Ты что-нибудь принимаешь постоянно? — перебила её невнятное «меканье» Айлин. — При твоём почти истощении Фатьма должна была тебе назначить какое-то подкрепляющее средство. Дьяволы, почему я не спросила об этом раньше… Ну же, Кекем, встряхнись!

— Ох… — Девушка схватилась за голову. — Заб-аыла, со-овсем забы-ыла…

Уже три с лишним года она каждое утро принимала микстуру, приготовляемую ей самим табибом Аслан-беем, который нет-нет, да навещал по старой памяти и Ирис и Мэг, и в дни посещений всегда дотошно расспрашивал девочку о самочувствии. Это он строго-настрого наказывал не забывать о лекарстве: каждое утро, невзирая на будни, праздники, горе и радости. А она… впервые забыла. Так много свалилось на её бедовую рыжую голову вместе с султанским распоряжением о «подарке», и завертелось, и закружилось кувырком, что… Флакончик с микстурой не доставался из заветной шкатулочки уже…

Почти месяц.

— Эх, — с каким-то удовлетворением крякнула Айлин, послушав. — Наконец-то… Не знаю, что он там тебе давал, спорить с мудрецом не стану, но сейчас — пойдём, сходим к Фатьме. Да не дуйся; её, считай, тоже подставили, натравив на тебя, а своё дело она знает, лекарица толковая. Пойдём-пойдём.

И поволокла в гаремную больничку.

Фатьма, заметно растерявшая грозность после скандала с превышением власти, и впрямь не проявила к стриженой по её вине девчонке ни малейшей враждебности. Только вздохнула, осмотрев. И кликнула помощницу. Новую. О том, куда подевалась прежняя, предпочитали не спрашивать.

— Принеси Кекем тёплую грелку на живот, и подготовь запас новых подкладок. Скоро пригодятся. — Каким-то умягчённым взглядом окинула девушку. — Да не бойся ты, радоваться надо. Грудь, наконец, стала расти… Пойдёшь в следующий раз в хамам — придётся наравне со всеми лобок в порядок приводить и подмышки, неужто сама не заметила? В пятнадцать-то лет, может, и поздновато, но всё же лучше, чем никогда.

— Ты становишься женщиной, дорогая, — проворковала довольная Айлин. — Наконец-то… Фатьма-ханум, а что, средство для волос, о котором мы говорили, ещё не готово?

— Готово. Ждёт в хамаме. Как придёшь — спроси у старшей, оставлено только для вас.

Следующие три дня Ирис пришлось-таки уединиться в отдельных покоях, с грелкой на животе и тарахтящим Кизилом в ногах, который не отходил на неё ни на минуту. Первые месячные прошли болезненно, но быстро. А перемены, происходившие в обновляемом теле, немного отвлекли Ирис от пережитых страданий.

Она стала полноценной девушкой. Вот что удивительно. Она, на которую все то и дело косились, как на убогую, оказалась, на самом деле, ничуть не хуже других. И её расцветшая было на один вечер красота — не почудилась… Она есть. Потому что даже без срезанных волос у неё остались те же глаза, губы, нос, щёки… И таланты.

Впервые после того, как встала с постели, едва оправившись, она сама вышла в сад, и, не дождавшись наставницы и музыкантов, закружилась в танце на светлой поляне. Музыка, слышимая ей одной, вела за собой в безупречном ритме, заставляя с наслаждением подставлять животворному солнцу личико с зажмуренными глазами, встряхивать копёшкой слегка отросших кудрей, в которых запутались световые зайчики… Крошечные, не тронутые загаром ступни, казалось, парили над травой, её не касаясь, настолько фигурка девушки была хрупкой, невесомой, воздушной.

Такой и увидел её впервые Великий Хромец.

Не привыкший к прогулкам в одиночестве, он всё ещё пребывал в сомнениях: простить ли ему рыжекосую Гюнез или не простить. По-крайней мере, было бы сейчас с кем переговорить. Ну, всякое с женщинами бывает, у его матери, например, два первых сына вообще родились мёртвыми, живым был только он, Тамерлан. Может, у него нестойкое семя, как у отца? Надо поговорить с Асланом, завтра тот прибудет, наконец, во дворец…

Больше султан ни чём не успел подумать. Потому что, как раз в этот момент, завернув на боковую дорожку в отдалённом уголке гаремного сада, увидел танцующую на поляне рыжую фею из кельтских легенд, точно такую, как на картине в книге сказаний, преподнесённой ему новым другом, так трагично недавно погибшим… Только у этой феи волосы отчего-то были короткие, словно остриженные после болезни или великой скорби. Но как они горели! Словно второе солнце…

Затаив дыхание, султан отступил, не желая выдавать своё присутствие. Ему, ценителю прекрасного, прерывать дивное порхание северной феи показалось в тот момент кощунством. Как же хороша… Лицом — девушка, но тонка, словно ребёнок…

«Сложением, как дитя, но в то же время грациозна, как лёгкая горная козочка…» — словно наяву услышал он приятный баритон маленького галла… и вздрогнул, поняв, кто перед ним. Не сказочное существо, нет, откуда ему взяться в гареме! Ни одна девушка, владеющая хоть толикой магического дара, не смогла бы здесь появиться, будь она сама царица Савская или Клеопатра, ведь доступ магии в Сераль был строжайше запрещён — во избежание покушений и злых козней, и не только в отношении Повелителя. Магические разборки между соперничающими одалисками тоже ничем хорошим не закончились бы…