«Мы – свидетели величайшего перелома в истории. Обряд инициации, очищенный от скверны, перестанет быть приговором. Тысячелетний конфликт человечества и ведьм будет разрешен, и не останется места насилию и страху…»

Ивга желчно улыбалась, вспоминая, как ей мерещились аплодисменты на этом месте ее речи. Нет-нет, все имеет свою цену. У нее полно работы и без «чистой» инициации, сколько исторических текстов предстоит откомментировать, сколько лекций переписать заново, мир не состоит из одних только ведьм…

Бумажный мусор быстро догорал. Она протянула к камину руки, ловя остатки тепла. Еще утром ситуация казалась безнадежной, Ивга предпочла бы дважды пройти через инквизиторский допрос, но не сидеть над сумкой с наспех собранными вещами, не обмирать от страха при каждом обновлении ленты новостей. Такой простой выбор, оказывается: меняем грандиозный перелом в истории на личную безопасность…

Она оттягивала момент, когда придется закончить работу, подняться в спальню и лечь в постель. Бесцельно перекладывала теперь бесполезные книги. Только Дневник Атрика Оля она оставит себе, это литературный памятник, и это ее собственность…

«Тягостная тень висит над моей душой, – писал Атрик Оль. – Я не знаю, что будет завтра».

* * *

Эта комната помнила Мартина ребенком, Эгле по- особенному чувствовала себя здесь. Эта комната одним своим запахом пыталась уверить Эгле, что все плохое осталось в прошлом.

Дом молчал. Снаружи мотались деревья под порывами ветра. Миновала полночь, потом час ночи, потом два. Эгле терпеливо ждала, таращась в экран телефона, который благополучно вернул ей Мартин; она смотрела только музыкальные клипы, никаких новостей.

Наконец ее терпение было вознаграждено. Еле слышно открылись автоматические ворота, потом дверь гаража; Эгле, задержав дыхание, спустила ноги с кровати – она лежала под пледом полностью одетая, хотя старая пижама Мартина была к ее услугам.

Она вышла на лестницу – босиком, чувствуя под ногами прохладное гладкое дерево. Дверь не скрипнула. Эгле видела в темноте; Клавдий, конечно, тоже прекрасно видел. Он вошел через гараж, не включая свет. Приветственно махнул рукой, так небрежно, будто встречать ее ночью у себя дома было для него в порядке вещей.

– Спасибо, – сказала Эгле.

– Пожалуйста. – Он снял пальто, оставшись в сером костюме, Эгле моментально оценила марку и покрой. Жалко носить такую одежду под черным балахоном. У него отличный вкус; она одернула себя – есть вещи, о которых думать сейчас неуместно.

– Эгле, ты сама это сделала. – Он улыбнулся, оставаясь серьезным. – Я только немного помог. Ты все решила сама.

– Нам надо поговорить, – сказала Эгле.

– Да, – он кивнул. – Только не сейчас. Третий час ночи. Староват я для подобных марафонов…

Он ступил на лестницу. По мере того как он шел наверх, на Эгле накатывало знакомое чувство – головокружение над бездной, давление воды на страшной глубине; сжав зубы, она спустилась на две ступеньки и преградила ему путь:

– Мартин улетел в Ридну. А я осталась.

– Держись от меня подальше, – рассеянно сказал Клавдий и тут же поправил себя: – Это не угроза. Просто я сейчас неприятный. Не хочу, чтобы тебе было плохо.

– Ивга же привыкла, – она боролась со слабостью.

– Ивга не инициирована, – он посмотрел ей в глаза. – У тебя защита, как в бетонном бункере, но не надо лишний раз испытывать. Хватит на сегодня.

– Мартин не предавал вас, – она тут же испугалась сказанных слов. Того, как они прозвучали.

У него изменился взгляд:

– Эгле. Я отношусь к тебе… ты догадываешься, что хорошо. Но некоторых вещей я с тобой обсуждать не буду.

– А не надо обсуждать. – Эгле не двигалась с места. – Мартин считает себя виноватым, он раскаивается, он думает, что вы ушли в отставку из-за него, но мы же с вами понимаем…

– Ты сейчас входишь на чужую территорию. Осторожно. – Его давление сделалось непереносимым.

– Вы можете лишить Мартина своей любви, но не вправе лишать уважения. – Эгле уже не могла его видеть, у нее все плыло перед глазами. – А если бы он погиб в селении Тышка?! А если бы ведьма убила его сегодня, если бы этот танк…

Клавдий дотянулся до нее, не касаясь, и отодвинул со своего пути – легко и почти не больно, но у нее перехватило дыхание. Он прошел мимо, тогда у Эгле подкосились ноги, и она села на край ступеньки. Клавдий остановился наверху лестницы:

– Я бы не хотел тебя знакомить с этой своей ипостасью.

Эгле не двигалась.

– Давай спать, – сказал он тихо. – Мы взрослые люди, мир не всегда соответствует нашим ожиданиям. Спокойной ночи, Эгле.

* * *

Вечернее платье висело на дверце шкафа. Ивга видела в темноте хуже, чем Клавдий, но лучше любого обыкновенного человека. Неопределенный силуэт, размытое пятно – теперь платье раздражало ее.

Она была, наверное, забавной сегодня вечером, в этой своей эйфории. Танцевала. Смеялась. Теперь странно вспоминать. Клавдий – и отставка, сколько лет она мечтала… нет, не осмеливалась мечтать… Она была так потрясена, что даже не спросила себя: а почему? Что случилось?! Что такое могло сегодня произойти с Клавдием Старжем, чтобы он отказался от части себя, от смысла жизни, от своей личности?

Она повторяла про себя эти вопросы, пока на смену им не явился еще один, короткий и страшный: а долго ли он теперь проживет?!

К тому времени, когда в тишине открылась дверь гаража, Ивга успела загнать себя в панику. Услышав негромкий скрежет, подскочила, как на пружине, и кинулась к двери. Но за мгновение до того, как Ивга повернула медную ручку, открылась дверь комнаты рядом – бывшей детской.

Ивга замерла, прижавшись лбом к двери, к прохладному полированному дереву. Плотная дверь приглушала слова, Ивга могла разобрать только интонации – Эгле говорила тихо и очень взволнованно, Клавдий – как ни в чем не бывало, и от звука его голоса Ивге стало немного легче.

Она слышала, как он остановился на верхушке лестницы: «Спокойной ночи, Эгле».

Ивга отпрянула, чтобы не столкнуться нос к носу, когда он войдет. Тут же открылась дверь; в свете настенной лампы Ивга увидела его лицо – он казался таким же, как раньше.

– Привет! – Он моментально оценил ее настроение. – Не смотри с таким ужасом, все отлично.

Она обняла его судорожно, будто на вокзале. Он положил ладонь ей на макушку, коснулся губами уха:

– Я бы приехал раньше. Просто хочу скорее с этим покончить, сдать дела… а там много.

– Почему, Клав? – Ей было страшно задать вопрос, но еще страшнее тянуть и не спрашивать. Он отстранился и посмотрел ей в глаза.

– «Я пытался оставить свое ремесло, – процитировал текст, отлично известный обоим, – я знал, что оно неблагодарно, жестоко и грязно…» У Артика Оля так и не вышло. У меня – да.