знал, что ответить на эти слова. За всеми событиями, за тьмой, которая стала неотъемлемой частью меня, которую я научился контролировать, я не думал, что у меня получится так быстро перейти на следующую ступень обучения древней магии…

* * *

Следующие три декады после сражения на центральной площади Ранхольда мы с остатками Северного Кулака армии Империи двигаемся на юг, вдоль Туманных гор. Раненые остаются в городе, но чуть ли не ежедневно к нам присоединяются всё новые и новые, свежие отряды, направляющиеся, как и мы, к Лавенгейскому валу.

К концу путешествия войско насчитывает уже двенадцать тысяч человек. Когда мы огромным обозом выезжаем за изгибающиеся, заснеженные горные пики, которые пришлось объезжать два дня, видим перед собой главную твердыню Империи в приграничье, и раскинувшийся вокруг неё военный лагерь.

Я даже не представлял, что здесь, в краях, где идёт долгая, бесконечная война, может находиться такой большой город! И чем ближе мы к нему подъезжаем, тем сильнее я поражаюсь.

Лавенгейский вал со стороны, с холмов, по которым мы едем, размером кажется немногим меньше, чем тот же Верлион. Гигантские крепостные стены примерно в пятнадцать человеческих ростов, сотни и сотни домов внутри них, сложенных из толстого серого камня. Две мощные башни, установленные на отрогах Туманных гор, казалось, могут вместить в себя по тысяче человек — настолько широкими и высокими являются! Замок, возвышающийся на скалистом основании, может поспорить размером со всеми, какие я только видел за свою жизнь!

Город и крепость располагаются на перевале — единственном возможном пути, который соединяет две части приграничья. С восточной от Лавенгейского вала стороне находится, собственно, сам вал — огромная насыпь высотой в десяток человек, с прорезанной в ней узкой дорогой.

А в сам город, растянутый между двух гигантских башен, внутри разделён пятью крепостными стенами, в каждой из которых имеются огромные кованые ворота, через которые при желании могут проехать двенадцать запряжённых повозок, встав борт к борту.

Это настоящая твердыня — неприступная, гордая и великая! Куда мощнее Ранхольда, и людей здесь, как нетрудно догадаться, на порядок больше.

К нашему приезду под её стенами собирается примерно пятнадцать тысяч регулярных войск, не считая двухтысячного гарнизона и местных жителей. Под защитой неприступных укреплений и такого количества солдат горожане чувствуют себя совершенно спокойно, и немудрено — ялайские войска ни разу не рискнули напасть на этот оплот Империи.

Наверное, поэтому местные жители, которые в том же Ранхольде радостно приветствовали войска, здесь ведут себя совершенно иначе. Часть из местных хмурые, необщительные, замкнутые. Некоторые торговцы, стоящие за лотками на улицах и площадях, кажутся сонными — даже когда к ним подходят, обращают внимание на покупателей не сразу.

Такие, разумеется, не все — но всё же большинство людей не выказывают особой радости при виде имперских войск… И это странно.

Небольшой части прибывших войск, в количестве пяти тысяч человек, примерно, выделяют место в городе — на постоялых дворах, казармах, или просто в жилых домах, освобождённых для нужд армии.

Большинство из них расквартировано уже как пару декад, и лишних мест нет, но нашему отряду везёт. Из-за малого числа людей (новых обещали прикрепить только здесь) нам выделяют казарму между третьей и второй крепостными стенами, в районе, который называют «Глотка червя». Приземистое каменное здание добротное, просторное, и разделено на несколько помещений-спален, в каждой из которых могут ночевать по четыре человека.

Честно говоря, помня о словах Айрилен, я рассчитываю, что в скором времени меня припишут к её отряду. Пусть и не хочется расставаться с Бликом и Корягой, с которыми мы сдружились за последние месяцы, и не раз спасали шкуры друг друга, но…

Я понимаю, что рядом с магистром Старвинг мне будет находиться лучше во всех смыслах. Однако бумаги, о которых она говорила, задерживаются, и пока что приходится встать на место погибшего Хенрира, взяв под своё начало трёх выживших в Ранхольде мечников и Пека.

Мелкий шнырь, став адъютантом Имлериса, день изо дня бесит меня всё больше и больше. Воин он весьма посредственный, постоянно ноет из-за устраиваемых мной в дороге тренировок, хотя к ним присоединяются и солдаты из других десяток, и даже отрядов. А ещё — он постоянно пытается что-то разнюхать, отыскать и подслушать, за что периодически получает по шее не только от меня, но и от прочих «воронов».

Мне не нравится такой сослуживец, и я не раз высказываю капитану претензии, надеясь спровадить Пека подальше из нашего боевого отряда — но нет. Ди Марко, найдя себе ручную крысу, наотрез отказывается терять личного прихвостня, и мне приходится мириться с постоянным присутствием шныря…

Как раз сейчас, возвращаясь после общей тренировки в казарму, за свежими вещами и намереваясь помыться, я думаю об ублюдке. Он в очередной раз пропустил занятие, и позже я намереваюсь выяснить, какая же неотложная причина у него возникла на этот раз.

Но стоит войти в помещение, как из дальней комнаты слышится сдавленный вопль, грохот, а затем из спальни, которую мы делим с прочими десятниками — Бликом, Соловьём и Корягой — неожиданно выскакивает шнырь!

Он обливается потом, трясётся, лицо перекошено, глаза на крысиной роже лихорадочно блуждают…

— Т-ты! — увидев меня, Пек вытягивает руку и указывает пальцем. Он выкрикивает — нет — взвизгивает обвиняющим тоном! — Это ты! Ты виноват!

В первый миг я не понимаю, что произошло. А затем замечаю — его рука!

Ялайская гниль!..

Его рука, от кончиков пальцев до самого локтя, покрыта чёрной ссохшейся коркой с красноватыми прожилками — будто запёкшаяся грязь. Но, приглядевшись, я вижу, что это не грязь, а кожа! Она словно отмерла, а красные прожилки — трещины, через которые сочится кровь!

— Ты-ы-ы!.. — хрипит Пек и падает на колени. — Тёмная тварь!

Хорошо, что в казарме никого нет, и никто не слышит его слов!

Я мигом оказываюсь рядом со шнырём.

— Что ты сделал?!

Его глаза лихорадочно мечутся, не задерживаясь ни на чём дольше мгновения.

— Они идут… Они идут… Они идут, и ты знал об этом! Ты! Это всё ты!

Выписываю Пеку затрещину, чтобы успокоить и за шкирку затаскиваю его обратно в комнату.

Задержав взгляд на руке идиота, холодею — чёрная гниль на ней словно живая, и продолжает расползаться! Я вижу, как она движется к плечу — медленно, но верно! Зараза уже обхватывает локоть и, кажется, не собирается останавливаться…

По спине струится липкий пот. Что же ты сделал, Пек, что же случилось?..

Взгляд, брошенный