– Да. О закрытии маточной трубы.

Градус накала подскочил. Медицинский термин Перони произнес безошибочно, хотя – в этом Тереза не сомневалась – не имел ни малейшего представления о том, что за ним скрывается.

– И что это значит?

– Это значит, что нам придется искать какое-то другое решение. Если ты действительно так хочешь.

– Господи! Позволь объяснить ситуацию простым, доступным языком. Проводка звезданулась. Канализация херакнулась. Я – неполноценная. Урод…

– Была б уродом, они другими терминами пользовались бы.

– Заткнись и слушай, ладно?

Он не улыбался. То есть улыбался, но как-то по-своему, слабо, тускло, словно говоря: «Ты только скажи, что надо делать». И от этого она всегда ощущала свое полное бессилие.

– Я слушаю.

Хорошо бы, если б здесь не было так шумно. Так многолюдно. И о чем она только думала, поднимая эту тему в такой обстановке? Наверное, во всем виновато просекко. Именно оно побудило ее швырнуть карты на стол. Разобраться раз и навсегда. Снять с души камень. Потому что держать это в себе было еще хуже. Просто невыносимо.

– У меня не будет детей, – медленно произнесла Тереза Лупо. – И сделать ничего нельзя. Ты, конечно, можешь себя обманывать, если хочешь, но я не могу и не хочу.

На глаза навернулись слезы. Она вытерла их ладонью и tvt же оказалась в его объятиях.

– Разве это не важно, Джанни? – прошептала она ему в затылок, смутно понимая, что они привлекают внимание.

– Конечно, важно, – тоже шепотом ответил он. Тереза шмыгнула носом и прижалась лицом к его груди.

– Я хочу детей.

– А я хочу того, чего хочешь ты. Так что пострадаем вместе. Вместе.

Тоже самое сказала и Эмили, когда они, уставшие как черти сидели на набережной, смотрели на плещущуюся о камни воду и ели мороженое.

Вместе – вот что главное. Вместе – вот что однажды станет самым важным для нее и Ника. Тереза чувствовала это, пока еще не понимая. Вместе было твердым, неоспоримым, основополагающим фактом проглядывающего в тумане и пока еще неопределенного будущего.

Она подняла голову. Эмили снова была одна, белая фигурка у подпирающей балкон железной колонны, снова покинутая Ником по какой-то неизвестной причине, и Тереза поняла, что должна срочно найти его, чтобы дать хороший подзатыльник и сказать: «Послушай же ты, ради Бога! Такие, как Эмили, не встречаются на каждом шагу! Вернись к ней и держись рядом!» Полицейские и любовь. Жуткая смесь. И… Зал как будто взорвался с громким, оглушительным грохотом, отскочившим от хрупких стеклянных стен, отозвавшимся дребезжащим насмешливым резонансом в деревянных конструкциях и потрясшим всех, кто находился в зале.

Тереза узнала звук. Он появился в ее жизни вместе с такими людьми, как Ник Коста и Джанни Перони. Короткий металлический бум, столь громкий, что у нее задрожали барабанные перепонки.

– Джанни…

Но его уже не было рядом; он пробивался через разряженную толпу к двери, где образовалось и быстро расширялось свободное пространство, поскольку все это дурачье, все эти арлекины и доктора, средневековые кокотки и придворные дамы вдруг разом поумнели, вспомнили, в каком иске живут, и опознали сердитый рык оружия.

– Прочь с дороги! – бросила Тереза какой-то машущей руками идиотке в черном с белым наряде Она уже знала, что, увидит, но не хотела об этом думать.

Человек с оружием. Всегда человек с оружием.

Ник Коста и Лео Фальконе уже стояли перед ним. Перед безумцем, укрывшимся за заложницей, в которой Тереза узнала перепуганную до смерти Рафаэлу Арканджело

– Ник… Коста услышал негромкий оклик инспектора, но не обернулся – все его внимание было сосредоточено на незваном госте Альдо Браччи был мертвецки пьян и едва держался на ногах. Оружие Ник уже узнал: старый револьвер «Луиджи Франчи» с шестью патронами в барабане, весом под килограмм, ненадежный, давно вышедший из употребления и встречающийся разве что у городской шпаны, тех, кто мажет и с пяти метров. Все это, однако, не имело сейчас никакого значения. Оружие есть оружие, предвестник смерти, заключенной в тупорылом куске металла.

– Это мое дело, Ник, – тихо сказал Фальконе. – Отойди. Я приказываю.

Они стояли в двух или трех метрах от Браччи и Рафаэлы в меркнущем, но еще ярком свете клонящегося к горизонту солнца, под свисающей с галереи громадной хрустальной люстрой.

– Он пьян. Вас видел только раз и знает не очень хорошо, – так же тихо ответил Коста. – Для Браччи вы часть его проблемы. Я приходил к нему раньше. Дайте мне шанс, Лео.

– Ник… – уже требовательнее, но и с ноткой отчаяния шепнул Фальконе.

– Нет. – Он шагнул вперед, встав перед инспектором, и развел руки, показывая, что не вооружен и что никакой угрозы для Браччи, трусливо прячущегося за трясущейся от ужаса и гнева Рафаэлой, не представляет. – Опусти револьвер, Альдо. Опусти оружие и отпусти женщину. Потом мы поговорим. Никто не пострадает. Дальше это дело не пойдет. Все будет в порядке. Обещаю.

Левой рукой Браччи обхватил заложницу за шею. Рафаэла стояла неподвижно, не сопротивляясь.

– Слишком поздно, гад! – взвизгнул Браччи.

Разговаривать бесполезно, подумал Коста, стараясь вспомнить, какие приемы рекомендуются в такой ситуации. В голове вертелось только золотое правило: держаться спокойно.

– Давай поговорим, – предложил он. – Скажи, что ты хочешь?

– Хочу, чтобы вы от меня отстали. Хочу…

Он едва не плакал, и Коста хорошо понимал его состояние. После случившего жизнь Альдо уже никогда не будет прежней.

– Хочу, чтобы все было как раньше, – в отчаянии бормотал Браччи.

Коста закивал:

– Мне жаль, что так вышло. Мы всего лишь пришли потолковать. Так было нужно. Такая у нас работа. Мы со всеми разговариваем.

– Со всеми? Разговариваете? Вы не разговариваете, а копаетесь в дерьме! Вытаскиваете старье, про которое все уже давно забыли.

– Нет, Альдо. Нет. Мы сожалеем. Извини.

– Извини? Что толку от твоих извинений? Лучше скажи, куда мне теперь податься? Ну, умник? Домой?

Прежняя жизнь несчастного бедолаги закончилась раз и навсегда. Куда бы он теперь ни пошел, из каждого окна на него будут смотреть злые лица, на него будут показывать пальцем. Коста понимал это не хуже самого Браччи. Понимал и то, что доведенный до отчаяния человек крайне опасен.

– Что ты хочешь?

Браччи рассмеялся. Слюна, стекая по щетинистому подбородку, капала на черное платье Рафаэлы. Смех закончился надсадным кашлем. Сейчас он не думал ни о чем и ни о ком, включая самого себя.

Терпение и спокойствие, повторил про себя Коста.