И здесь, на кладбище, окружающее мирное спокойствие… всего лишь кажущееся, всего лишь рябь на воде. Будто попал в чужие сны, прокрался в кварталы и улицы города невидимых русских. Мастеровые, торговцы, священники, врачи. Читал их имена и годы жизни, иногда четко выбитые, иногда полустертые, ушедшие в камень, в изъеденный ржавчиной металл. Они восставали повсюду, их присутствие ощутимо. Голоса в птичьем гомоне. Дыхание в трепете листвы. Промелькнувшие взгляды в изменчивых солнечных пятнах. Чувствовал себя, будто на головокружительных горных тропах, где никогда не знаешь… обрушится ли впереди камнепад, рухнет ли глыба из-под ног… а то грянет взрыв от предательской минной растяжки, ударят из засады автоматы пограничников.

Могилку Провидицы и искать не пришлось.

Сразу, когда вошел, чутьем определил, заприметил направление к ней. Там прибиралась женщина в темной одежде, пожилая прислужница, наверное, из этой церкви. Все скромно, обыденно, стеснено подступившими соседними памятниками, оградами, деревьями. Венки, цветы в бутылках, вазах, обрезанных пластиковых банках. Служительница отбирала увядшие стебли, под ногами у нее крутилась разноцветная кошка. У основания простого креста – лик Провидицы укрыт под небольшой двускатной крышей. Холмик могилки почти не виден, скрыт цветами.

Такие места – намоленные, люди приходят сюда просить здоровья себе и близким, помощи в делах. И у него в горах, если представить, что это огромный прилегший великан, на бугрящихся скальных мускулах, на каменистой коже, есть такие отметинки-родинки. Перевалы, источники, большие приметные деревья, скалы необычной формы. С каждым таким местом что-нибудь связано, там поток силы исходит из сердца великана.

Подход к могилке ведет к обратной стороне креста. Чтобы встать лицом, надо пройти обок другой подпирающей плиты. Женщина подметала, протирала пыль, собрала и спрятала свечные огарки в карман своего халата с пояском. При этом что-то наговаривала, кошка терлась о ее ноги, и женщина журила, чтобы она отстала. Кошка зашипела в его сторону, зыркнув зеленоватым глазом. Он постоял немного рядом, оглядел все и пошел дальше. Осмотреться в округе, выждать время. Пока наблюдал, к могилке подошло человек десять-пятнадцать. Пожилые люди, не случайные здесь, не впервые; может, прихожане со службы. День будний, довольно рано, никто не обращал на него внимания. Не то охранник у входа, не то служитель, в чем-то похожем на форму, даже не взглянул в его сторону. Да и что охранять? Ведь не военный объект, не база, не секретное предприятие. Сбежать отсюда – никто не сбежит. Да и остаться здесь тоже вряд ли кто стремится. Но охранять было чего

снять русскую благодать

Мусаев так и сказал. Было видно, он хочет избавиться от непонятного для него и ненужного дела. Навязали же его арабы (Юзала и Ахмал, словно незримо присутствовали при разговоре). Признать, что он от них зависит, Мусаев не хотел, конечно. Химу сделал вид, что все в порядке. Он, Химу, ничего не понимает. Надо так надо. Юзала и Ахмал скоро будут здесь, сказал Мусаев. Ты должен снять русскую благодать. Понял, брат? Нет, брат. Как же я ее сниму? Что ты такое говоришь? Очень просто

видеокамерой

видеокамерой, повторил Мусаев, как будто сам это придумал. Снять на видео. Всего-то минут тридцать, понял? Встанешь – и снимай с одного места. Что снимать? Могилку. Могилку русской Заступницы. Достал фирменный кофр, вынул камеру. Очень компактная, серебристая с черным, японская. Не сказать чтобы совсем новая; было видно, ею пользовались. Работать с ней умеешь? Мы тебя в разведлагерь к арабам посылали, чему там учили? Здесь и ребенку понятно. Ты же «Тойоту» водишь? Это то же самое. Все на автоматике. Япония. Сама за тебя все сделает. Вот так включается. Это метка в видоискателе. Индикатор загорится. Приближаешь-удаляешь вот здесь. А тут открывается, кассету сменишь.

Мусаев рассказал про могилку, про саму Провидицу. Кто она была, истории про нее. Все очень коротко, в общем. Как туда пройти и лучше это сделать.

И какой же она была, эта Божья посланница, если изменила ход войны! Сам Хозяин приказал ее отыскать, доставить в Кремль, и советовался с ней. Немцы тогда близко подошли к столице, уже разглядывали белокаменную в свои бинокли. Но Хозяин не поверил ей поначалу, принял решение оставить Москву, а самому переехать в запасную ставку. Но поданный ему поезд пришел на другой вокзал. Целый секретный поезд, с бронированными вагонами! И Хозяин, он тоже был уважаемый эше, разглядел в этом вещий знак. Никуда не поехал из Москвы, и русский народ выиграл битву.

А до войны чекисты хотели схватить ее, и всех людей, кто с ней приходил. Она провидела это и накануне облавы просила, чтобы ее перенесли в другое место. Сама она убогонькая, маленькая, так с детства и не выросла. Даже ноги у нее отнялись оттого, что сильно молилась за людей. Но имела духовную силу разить подземную нечисть молитвой. Люди прятали ее, передавали с рук на руки в корзинке, прикрыв колосками. Сам Хозяин ничего не мог поделать с тем, как любили ее и почитали. После войны он просто смирился, что она есть, дал дожить спокойно.

Старец у них – прячет свои седины в облака. А может, эта могилка – лишь видимая часть вершины еще более великой горы? Основанием гора уходит в неведомую глубь. Тянущиеся отсюда корни скрепляют пространство под городом, наполняют его жителей силой, питают молоком веры, через соски матерей, русских младенцев.

Служительница наводила порядок. Все тихо, спокойно. Но движения ее – он присмотрелся внимательнее (и в первый раз что-то показалось не то) – были несколько скованные. Она чуть медлила, как бы проверяя себя внутренне, правильно ли делает? Хотя эта работа ей привычна, все здесь знакомо. Повернулась в его сторону, когда он подошел, легко приподняла руку… словно проиграв пальцами какую-то мелодию на невидимых клавишах между ними. И вызвала этим набежавший вдруг ветерок, принесший встревоженный шорох трав. Птичьи голоса зазвучали по-другому. Свет – как притушили. От темного платка ложилась тень на лоб и глаза, но заметно – взгляд ее пуст, безжизнен. Женщина была слепая.

– Кто здесь? Есть кто, что ли… – голос прошелестел среди взволновавшейся листвы, мелодично совпал с позвякиванием проволочек в венках.

– Я… здесь… – справившись с охватившей оторопью, вымолвил он.

– А ты что, нерусский, небось? – она принюхивалась к чему-то в воздухе (прислушивалась, что прошипела ей тершаяся о ноги кошка?). – Нехристь?

– Ну, в общем… как бы… такое дело… – развел руками Химу-Карматхан, «полевой командир» и «приверженец сепаратизма».

– Да и ладно. Господь с тобой, – кивнула женщина. – Постой тут. Защитница-то наша всех привечала.

И вдруг:

– Только это… мой дядя рассказывал! – Химу перевел дух, собрался с мыслями. – И мой отец, и мой дед, они помогали русским людям, которые в горы шли. Топографам разным, геологам, потом альпинистам. Даже спасали многих. Ведь горы не всех принимают.

Служительница, не обращая на него внимания, смела в картонную коробку листья, мусор, обернула и прикрыла в сторонке сухие, увядшие цветы обрывком пленки. Может, лишь кошка, остановив свое кружение, прислушалась к нему.