Здесь, однако, ментами пахнуть не может. Тогда что это?

Начала работать интуиция? Я вроде бы и с самого начала не сильно беспокоился, не опасался, что мы не сможем выкрутиться. Было ощущение, что должны выкрутиться, и выкрутиться с честью, чтобы вернуться благополучно. Я бы даже с удовольствием получил награду вместо настоящего отца Валентина, если таковую захотят дать. Не ему, естественно, а мне, поскольку ему давать награду не за что. А теперь, когда дела вроде бы хуже пока не стали и только обещают разрешиться как можно быстрее, беспокойство пришло. И не обострение ситуации тому виной, потому что я верил в старшего лейтенанта Воронцова и понимал, что такой опытный офицер не пойдет на авантюру, а в первую очередь озаботится обеспечением безопасности всего личного состава. Но что-то переменилось, и я не понимал, что именно. Почему же раньше интуиция, матерь ее, не работала?

Путь до заслона в нижнем ущелье не длинный, только вот проходить его трудно. Тропинка узкая, кривая и сильно покатая, камнями усыпанная. Камни разнокалиберные, один выше, другой плоский, третий ребром стоит, того и гляди ногу подвернешь. Я шел не быстро, чтобы не споткнуться и не рассыпать такие драгоценные сейчас патроны. Патроны ждут, патроны нужны, патроны – это то, что способно нас спасти, несмотря на подступающее беспокойство. Без патронов мы, случись попытка прорыва, удержаться не сможем, потому что здесь не Фермопильское ущелье,[13]и даже не Ронсевальское,[14]и оружие у наших противников не такое, как у древних персов или сарацин. Им не нужно будет сходиться с нами в рукопашной на узкой тропе, где одновременно толпа не поместится. Им можно будет просто перестрелять нас, не подходя на дистанцию удара спецназовской малой саперной лопатки. А свои лопатки спецназовцы, передавая друг другу оселок, любовно оттачивали только недавно на моих глазах. Они говорят, что этими лопатками при необходимости бриться могут, а при случае голову одним ударом снести. Я уже много про это дело слышал, и слышал даже, что эти лопатки бросают метров с десяти точно в лоб противнику. Правда, тренировок по лопатометанию сам не наблюдал. Насколько помню, чемпионата мира по такому виду спорта тоже не проводится…

Еще на тропе у меня возникло неприятное ощущение, словно кто-то наблюдает за мной. Человеку моей профессии важно иметь такое ощущение в развитом состоянии. И я имел его. И ощущение долго не проходило. Я даже по сторонам посмотрел: и на поворот ущелья, и вверх, на склон, который еще раньше осматривал, и пришел к выводу, что он недоступен. Но ничего особенного там не заметил. Пришла в голову мысль, что бандиты, имея в наличии вертолет, могут с него забросить группу на хребет и эта группа сможет спуститься ниже, чтобы потом обстрелять нас. Но взгляд на сам хребет мои нелепые предположения отверг. По такому склону спуститься могут только спортсмены-скалолазы при обязательном наличии у них специального оборудования…

Позиция наша была в порядке, что я издали увидел. Трое бойцов лежали за бруствером, готовые подстрелить любого, кто будет иметь наглость или наивность высунуться оттуда, еще двое и лейтенант Соболенко сидели в стороне за камнем, невидимые из-за бруствера, и потому, даже если бы там, на повороте, ситуация и обострилась, они все равно были бы в безопасности и смогли бы вступить в бой только тогда, когда в этом возникла бы необходимость.

Лейтенант Соболенко встал при моем появлении и шагнул навстречу.

– Если бы еще что-нибудь пожевать принесли, батюшка, – сказал, принимая патроны.

У меня мысль мелькнула правильная, хотя для кого-то, может быть, и не совсем суразная. Я посмотрел на убитых боевиков, вспомнил, как парни из группы старшего лейтенанта Воронцова собирали провизию из рюкзаков убитых бандитов, и понял, что и здесь есть возможность чуть-чуть подкормиться.

– Если, брат мой, очень попросишь, я схожу.

– Куда? – не понял Соболенко.

– За едой.

– Очень, батюшка, попрошу… А где они провиант нашли?

Кто такие «они», я не понял. Должно быть, лейтенант подумал, будто я собрался идти снова в лагерь, чтобы принести провизию оттуда. Святая наивность. В лагере, пока старший лейтенант Воронцов не вернется, самим есть нечего. Но старший лейтенант их накормит. Он бы, наверное, и нижний заслон тоже накормил, но мне тоже захотелось быть полезным и себя проявить. Зря, что ли, я рясу нацепил и стараюсь пример доброго христианского поведения показать. А что такое доброе христианское поведение? Это, в моем понимании, вовсе не подставление правой щеки, когда получаешь пощечину в левую. Это из другой оперы. В нашем случае доброе христианское поведение – это прежде всего сила духа.

– Провизию боевики с собой принесли. Специально для нас. Попроси, лейтенант, чтобы твои парни меня прикрыли. Я быстро… В каждом рюкзаке, – показал я пальцем, – запас провизии на несколько дней. Я, если Господь позволит, хотя бы один рюкзак, но добуду, пока бандиты мирно почивают. Прикройте…

– Опасно, батюшка. Вы не военный…

– Опасно как раз военному. Стрелять сразу будут по человеку в камуфляже, а мою рясу рассмотреть захотят. Пока будут рассматривать, солдаты успеют выстрелить.

– С Богом, батюшка…

Вот уж не ожидал такие слова от лейтенанта Соболенко, как и от капитана Павловского, услышать. Еще от старшего лейтенанта Воронцова бы, ладно… У того, кажется, нательный крестик на бечевке висит. У старшего лейтенанта на шее есть стальная цепочка. На ней, наверное, идентификационный номер, или что там еще военные носят. И вместе с цепочкой простой черный шнурок с золотистыми блестками. Такие шнурки в церкви продают, там же, где и крестики, и промышленно сделанные иконы. Специальные шнурки для крестиков. Если человек просто так, ради моды нательный крестик надевает, он наденет, конечно же, золотой. Воронцову жалованье, наверное, позволяет такой иметь. Если крестик носит не просто так, не ради моды, то или простенький серебряный, или совсем простенький оловянный. Эту тонкость я знаю давно, хотя допускаю, что женщины, например, могут быть и глубоко верующими, и носить золотой крестик. Но золотой крестик носят обязательно на золотой цепочке, которой у старшего лейтенанта нет. Значит, он крестик носит не ради моды, хотя, как большинство людей, предпочитает не говорить на эту тему и не афишировать свое отношение к вере. Но для человека его профессии – офицера спецназа, особенно офицера спецназа ГРУ, который постоянно находится на боевой службе, быть верующим – это естественное состояние. Находясь постоянно рядом со смертью, трудно не верить… Даже находясь постоянно рядом с «зоной», хочется верить и хочется вымолить себе прощение, а уж про близость смерти и говорить не приходится…