однако, быстро рассеялась, когда Китайская Народная Республика, стремясь заключить альянс с японцами, чтобы обрести международное признание, неоднократно объявляла, что простила японцев, а в 1991 году правительство КНР даже пригласило японского премьер-министра посетить материковый Китай. Подобные новости стали для многих чем-то вроде повторного надругательства, а некоторые считали себя жертвами двойного предательства – сперва со стороны солдат Гоминьдана, которые бежали из Нанкина до того, как город пал, а затем правительства КНР, которое наплевало на их интересы.

По словам Карен Паркер, международного адвоката в области прав человека, КНР никогда не подписывала договор с Японией, в котором отказывалась бы от своего права требовать возмещения за преступления времен войны, несмотря на примирительные заявления в отношении японцев. Более того, Паркер утверждает, что, даже если такой договор существует, он не может по принципу императивной нормы нарушать право отдельных китайцев требовать возмещения за причиненные во время войны страдания[482].

Но большинство выживших, с которыми я разговаривала в Нанкине, не знали всех деталей международного законодательства и потому считали, что КНР уже отказала им в праве требовать возмещения. Любая новость о дружеских отношениях между китайским и японским правительствами становилась для них эмоциональным ударом. Один человек, которого японцы во время Нанкинской резни едва не зажарили живьем, рассказывал, что неудержимо рыдал, когда до него дошел слух, будто КНР простила японцам их прошлые преступления[483]. Еще одна женщина, чей отец был казнен во время Нанкинской резни, говорила, что ее мать лишилась чувств, услышав по радио новость о визите премьер-министра[484][485].

Часто печальны были и судьбы многих иностранцев, организовавших Нанкинскую зону безопасности. Хотя они жертвовали своими силами и здоровьем, помогая китайцам в Нанкине, многие из них так и не получили того, что заслуживали. Нет ни одной известной книги, посвященной этим забытым героям Второй мировой войны, и однозначно не существует ни одного фильма о них, который столь привлек бы внимание мировой общественности, как «Список Шиндлера». Их дух и память о них живет в основном в немногих архивах – от Берлина до Саннивэйла, – а также в умах горстки выживших в Китае, которые помнят их попросту как живых будд, спасших Нанкин.

Большинству выживших Нанкина известно о деятельности руководителей Зоны безопасности, но мало кто знает, как в конечном счете сложилась их жизнь. Выжившие, с которыми я говорила, с грустью узнали, что некоторые из их защитников подверглись унижениям и изгнанию из Китая, допросам и остракизму у себя на родине, а также неизлечимым физическим и душевным травмам, иногда доводившим даже до самоубийства. Некоторых из этих иностранных героев можно считать запоздалыми жертвами Изнасилования Нанкина.

Пример судьбы Майнера Серла Бэйтса и Льюиса Смайта иллюстрирует, как факты об их героизме во время Нанкинской резни искажались в политических целях. Во время Корейской войны КНР извращала историю резни в газетных статьях, описывая американцев как злодеев, помогавших японцам истреблять жителей Нанкина. Льюис Смайт видел в местной газете статьи, обвинявшие иностранцев из Зоны безопасности в том, что они сдали город японцам и выдали им для расправы тысячи женщин[486]. В подобном же тоне статья в национальной газете «Синьхуа Юэбао» утверждала, что оставшиеся в Нанкине в 1937 году американцы «не только положительно относились к империалистической политике правительства США, но также защищали свои компании, церкви, школы и жилища за счет крови и костей китайского народа»[487]. Автор настаивал, что Комитет Международной зоны безопасности был организацией империалистов, которые участвовали в «сознательном сговоре» с японскими захватчиками, и цитировал слова одного из выживших китайцев, что «американские дьяволы называли имена, а японские дьяволы совершали казнь». Фотографии зверств печатались под лозунгом: «Помните о Нанкинской резне – нет американской ремилитаризации Японии!»

Подобная пропаганда шокировала и пугала Смайта, хотя его китайский наставник заверял, что ему ничто не угрожает. «Доктор Смайт, в этом городе сто тысяч человек знают о том, что сделали вы и ваши люди, – говорил наставник. – Беспокоиться не о чем»[488]. Тем не менее, его дни в Нанкине были сочтены. В 1951 году он оставил свою должность в Нанкинском университете, а в следующем году поступил на работу в Лексингтонскую богословскую семинарию в Кентукки[489]. Бэйтс также уехал из Нанкина, но лишь после того, как коммунисты поместили его под фактический домашний арест[490].

Но Смайт и Бэйтс пострадали меньше, чем некоторые из их коллег. У нескольких членов комитета Нанкинская резня отняла годы жизни. Дэвид Мэйджи, сын преподобного Джона Мэйджи, уверен, что стресс от общения с японцами привел к преждевременной смерти его отца[491]. Другие руководители зоны многие годы терпели душевные муки. Например, Эдит Фитч Свапп, дочь секретаря YMCA Джорджа Фитча, говорила, что зверства японцев в Нанкине нанесли ее отцу столь жестокую психологическую травму, что он часто страдал провалами в памяти и частичной потерей речи, когда читал лекции на эту тему[492]. Подобное случилось по крайней мере дважды, когда Фитч рассказывал о китайско-японской войне перед крупными организациями в Соединенных Штатах.

Роберт Уилсон, хирург больницы Нанкинского университета, тоже заплатил за Нанкин своим здоровьем[493]. Его вдова вспоминала, что в то время как другие врачи берегли силы и раз в неделю отправлялись в Шанхай, чтобы отоспаться, Уилсон не давал себе ни минуты отдыха. Большую часть его сил днем отнимали хирургические операции, а по ночам его сон прерывали японские солдаты, когда его раз за разом звали прекратить творящееся насилие. Казалось, он оперировал на одном лишь адреналине. Наконец, его организм взбунтовался, и в 1940 году жестокие приступы, приводившие даже к потере сознания, вынудили его вернуться в Соединенные Штаты, где он в течение года отдыхал в Санта-Барбаре, штат Калифорния. В Соединенных Штатах Уилсон страдал от приступов паники и ночных кошмаров, и каждый раз с трудом приходил в себя по утрам.

Минни Вотрин заплатила собственной жизнью. Нанкинская резня намного сильнее повлияла на ее психику, чем полагали в то время другие руководители зоны или беженцы. Мало кто осознавал, что под образом разросшейся до мифических размеров легенды скрывается хрупкая измученная женщина, которая так и не смогла оправиться как эмоционально, так и физически от ежедневных свидетельств жестокости японцев. Последняя запись в ее дневнике от 14 апреля 1940 года раскрывает ее душевное состояние: «У меня почти не осталось сил. Я больше не в состоянии строить планы, ибо постоянно сталкиваюсь с теми или иными препятствиями. С радостью бы все бросила, но кто будет думать за