о тяжелом положении Рабе добралось до Китая. Когда городское правительство Нанкина объявило, что Рабе нуждается в помощи, последовала потрясающая реакция, почти напоминающая завершение классического фильма Фрэнка Капры «Эта замечательная жизнь». За несколько дней выжившие после резни собрали в поддержку Рабе 100 миллионов китайских долларов, что тогда примерно равнялось 2000 американских – немаленькая сумма в 1948 году[509]. В марте того же года мэр Нанкина отправился в Швейцарию, где закупил в больших количествах сухое молоко, сосиски, чай, кофе, мясо, масло и варенье, которые доставили Рабе в четырех огромных пакетах. С июня 1948 года до сдачи столицы коммунистам жители Нанкина также ежемесячно отправляли Рабе посылку с едой, чтобы выразить свою искреннюю благодарность за его руководство Международной зоной безопасности[510]. Правительство Гоминьдана даже предложило Рабе бесплатное жилье в Китае и пожизненную пенсию, если он когда-либо пожелает вернуться[511].

Посылки стали даром богов для Рабе и его семьи. В июне 1948 года жители Нанкина узнали, насколько Рабе в них нуждался, получив от него несколько изобилующих благодарностями писем, которые поныне хранятся в китайских архивах[512]. До прибытия посылок семья собирала сорную траву, которую дети ели с супом. Взрослые питались практически сухим хлебом. Но в то время, когда Рабе писал свои письма в Нанкин, в Берлине исчез из продажи даже хлеб, что придало посылкам еще большую ценность. Вся семья благодарила за поддержку жителей Нанкина, и сам Рабе писал, что их поступок вернул ему веру в людей.

Рабе умер от инсульта в 1950 году[513]. Перед смертью он оставил письменное наследие своей работы в Китае – свыше 2000 страниц документов о событиях в Нанкине, которые он тщательно перепечатал, перенумеровал, переплел и даже проиллюстрировал. Эти документы включают свидетельства его и других иностранцев, газетные статьи, радиопередачи, телеграммы и фотографии зверств. Рабе, несомненно, понимал историческое значение этих данных; возможно, он даже предсказал их будущую публикацию. Через десять лет после его смерти мать Урсулы Рейнхардт нашла среди его бумаг дневники и предложила отдать их ей, но время для этого было неподходящее: Рейнхардт была беременна и занята подготовкой к школьным экзаменам, и, что более важно, боялась читать ужасное содержание дневников[514]. Когда она вежливо отказалась, сын Иоганна Рабе, доктор Отто Рабе, забрал эти документы. Находясь у него, они оставались неизвестными мировой общественности и даже немецким историкам на протяжении полувека.

Для подобной скрытности есть несколько объяснений. По словам Рейнхардт, сам Иоганн Рабе предупреждал сына, чтобы тот никому не говорил о существовании дневников. Вполне возможно, поводом для этого стало пережитое им в гестапо. Но есть и более фундаментальная причина, по которой семья не хотела сообщать о дневниках. Нацистское прошлое Рабе вызывало вполне понятное беспокойство среди некоторых членов его семьи, и в первые послевоенные годы было бы попросту политически некорректно публиковать документы нациста или хвалиться его подвигами, сколь бы достойными те ни являлись[515].

Другие нацисты из Комитета Нанкинской международной зоны безопасности также хранили молчание о пережитом. Вскоре после обнаружения бумаг Рабе я узнала о существовании еще одного дневника о тех событиях под названием «Судьбоносные дни в Нанкине», за авторством члена НСДАП Христиана Крёгера[516]. Его сын, Петер Крёгер, нашел экземпляр дневника в письменном столе отца, когда разбирал его вещи, после того как Христиан скончался. Как он писал: «Вам повезло, что ваше письмо добралось до меня именно тогда; если бы оно пришло всего на месяц раньше, я бы сообщил вам, что у моего отца имелось на данную тему лишь несколько газетных статей». И Петер до сих пор удивляется, почему отец никогда не рассказывал ему о Нанкинской резне или о своем дневнике. Подозреваю, причина связана с преследованием Рабе в Германии, после того как он отправил доклад о нанкинских событиях Гитлеру. Собственно, в конце дневника имеется рукописная пометка, несомненно, принадлежащая Крёгеру, которая многое объясняет: «Мне пришлось быть крайне осторожным»[517].

Именно Урсула Рейнхардт наконец поведала миру о героических усилиях Рабе. Когда до нее дошло мое письмо, она решила, что дневники заслуживают более пристального изучения. Одолжив документы у своего дяди, она собралась с духом и начала их читать. Содержание их превзошло по своей жестокости самые худшие ее ожидания, вынуждая ее ужасаться описаниям групповых изнасилований женщин японскими солдатами прямо на улицах или сожжения живьем китайцев в Нанкине[518]. Даже несколько месяцев спустя Рейнхард была настолько потрясена отчетом ее деда, что, не колеблясь, честно сообщила репортеру «Жэньминь Жибао» свое мнение по поводу Нанкинской резни: что зверства японцев в Нанкине превосходили жестокостью даже деяния нацистов и что японцы оказались намного хуже самого Адольфа Гитлера.

Рейнхардт беспокоили последствия обнародования дневников – она считала их политическим динамитом, потенциально способным разрушить китайско-японские отношения[519]. Но по моему настоянию, а также по настоянию Шао Цзыпина, бывшего председателя Союза памяти жертв Нанкинской резни, работавшего в ООН, она решила сделать дневники достоянием общественности. Она потратила уйму времени, чтобы изготовить их фотокопии[520]. Шао, опасавшийся, что радикально настроенные японцы могут вломиться в ее дом и уничтожить дневники или предложить семье крупную сумму, чтобы выкупить оригиналы, поспешно отправил Урсулу Рейнхардт и ее мужа в Нью-Йорк, где копии дневников были переданы библиотеке богословского факультета Йеля по окончании пресс-конференции. Об этом выступлении сперва было объявлено в передовой статье «Нью-Йорк Таймс» (оно затем подробно освещалось Питером Дженнингсом из Эй-би-си, Си-эн-эн и другими представителями мировой прессы) 12 декабря 1996 года, в 59-ю годовщину падения Нанкина[521].

Историки были единодушны во мнении по поводу ценности дневников. Многие рассматривали их как более убедительное доказательство того, что Нанкинская резня действительно имела место, но особенно удивительным выглядел тот факт, что события излагались с точки зрения нациста. Повествование Рабе добавило достоверности американским отчетам о резне, не только потому, что у нациста не имелось никаких поводов для фабрикации историй о зверствах, но также потому, что документы Рабе включали в себя переводы американских дневников с английского на немецкий, слово в слово совпадавшие с оригиналами. В КНР ученые заявили «Жэньминь Жибао», что документы подтверждают большинство существующих китайских источников на тему тех событий. В Соединенных Штатах Уильям Кирби, профессор китайской истории Гарвардского университета, сообщил «Нью-Йорк Таймс»: «Это невероятно потрясающее и скорбное повествование, сопровождающееся множеством драматических подробностей. Крайне важно, что оно дает возможность пережить те события день за днем, добавив от ста до двухсот новых историй к тому, что уже