Как много девушек хороших!

Как много ласковых имён!

Но лишь одно из них тревожит,

Унося покой и сон, когда влюблён.

Фильм «Весёлые ребята» Суровцев, как большинство «бывших», не любил. Считал его до крайности пошлым. Его раздражал сюжет, текст песенных куплетов, нарочито эксцентричная игра актёров. Не говоря уже о буквальном скотстве, которое устроили авторы фильма в интерьерах роскошного симферопольского дворца. Даже бесспорный талант Любови Орловой вызывал чувство, близкое к отвращению, из-за её участия в этом, как считал он, советском, пролетарско-крестьянском балагане. Признавал талант композитора, но готов был и его ненавидеть именно из-за того, что он вольно или невольно способствовал внедрению в сознание зрителя идей, не имеющих, по мнению генерала, никакого отношения к искусству как таковому.

А ещё в Томске Суровцеву доводилось встречаться с автором сценария этого фильма. Где, интересно, он сейчас? Жив ли, поражённый в правах, сосланный в город заведующий литературной частью Томского театра драмы Николай Эрдман? Или же расстрелян на Каштачной горе, за городом, как недавний актёр того же театра бывший князь Владимир Голицын? Смотреть на актёра-аристократа, выступавшего на сцене под фамилией Алвегов, в тридцатые годы ходил весь город…

Нам песня строить и жить помогает.

Она как друг и зовёт, и ведёт.

И тот, кто с песней по жизни шагает,

Тот никогда и нигде не пропадёт, —

продолжал петь артист.

«До чего же неприятный голос, к тому же с характерным одесским выговором», – продолжал злиться Суровцев. «Похабный голос» – наконец-то нашёл он ему характеристику. И от этого почему-то сразу же успокоился. «Да бог с ним, с Утёсовым. Понятно, что это не Шаляпин и не Собинов. Даже не Вертинский», – решил он. И пусть ему совсем не легко было «на сердце от песни весёлой», которая «скучать не даёт никогда» и с которой якобы «дружат деревни и сёла», а также «дружат большие города», но он видел, что молодой жене эти песни «и строить, и жить помогают».

И сама она, заканчивая уборку, была похожа на героиню первой отечественной музыкальной кинокомедии. А что до него, так не для него подобные фильмы снимаются и пишутся такие песни. Патефон между тем опять разбрасывал по квартире звуки танго:

Любовь нечаянно нагрянет,

Когда её совсем не ждёшь.

И каждый вечер сразу станет

Удивительно хорош, и ты поёшь…

Глядя на Ангелину, можно было подумать, что она всю жизнь жила в этой квартире. «Это вообще, вероятно, свойство нового советского поколения – везде чувствовать себя как дома», – подумал Сергей Георгиевич.

Звонок или стук в дверь в то время были явлениями многозначительными. Люди не ждали ничего хорошего от неожиданных визитов. Слишком часто это мог быть дурной знак и предвестие дурных вестей.

– Возможно, это телефонисты. Мне обещали сегодня-завтра поставить телефон, – поспешил успокоить Суровцев жену.

Это не помешало ему вспомнить, что он не вооружён. Уже полгода, как они с генералом Делорэ получили личное оружие. Сначала они хотели сдать свои пистолеты на хранение коменданту, но потом, посоветовавшись, оставили их в сейфе в своём кабинете. Им было неловко перед не восстановленными в воинских званиях и безоружными подчинёнными. Хотя они с Делорэ уже проводили в Генштаб и в действующую армию пять человек. И все они получили не только личное оружие и отобранные при арестах награды, но и очередные звания.

Трое из их числа таким образом отправились продолжать службу генералами. Предварительно подписав документы с самыми угрожающими формулировками о неразглашении условий содержания в тюрьме и о своей работе в Особой группе маршала Шапошникова.

– Товарищ генерал-лейтенант, – докладывал прямо на лестнице посыльный, – вам донесение от коменданта объекта.

– Войдите, – приказал Сергей Георгиевич и закрыл дверь за пришедшим.

Он вскрыл опечатанный конверт. Быстро прочитал донесение.

– Ждите меня в машине, – приказал он чекисту.

Закрыв дверь, прошёл из прихожей в зал. Несколько секунд молчал, глядя себе под ноги. Поднял глаза на Лину. Точно предупреждая её вопрос, который, впрочем, она не задала, тихо проговорил:

– Скончался Михаил Иванович Делорэ. Упокой, Господи, его душу, – перекрестившись, добавил он. – Я на Пречистенку. Когда вернусь – не знаю. Ты дождись связистов. А мне предстоят горестные хлопоты. Думаю, и другие заботы организационного характера. Что ещё? Если сегодня поставят телефон, звони.

Не прошло и десяти минут, как служебный «опель» въехал в ворота объекта на Пречистенке. По ступенькам крыльца особняка быстро сбежал комендант.

– Товарищ генерал-лейтенант, как договаривались. Я сразу вам посыльного послал, – без уставного доклада быстро говорил комендант. – Вот оно как. Вроде и ждали, а всё равно неожиданно… На обед Михаил Иванович не ходил. Попросил принести чаю в кабинет. Я ещё предложил ему чего покрепче… Отказался. Вот. А потом бежит мой и говорит: «Кажись, генерал помер». Я в кабинет. Точно. У стола лежит на полу. Я сразу за вами послал.

– Где он сейчас? – спросил Суровцев.

– Я приказал вниз перенести. В зал заседаний. Какие приказы будут? – обеспокоенно продолжал комендант.

– Займитесь пока гробом, крестом или чем там…

– Тумбочкой, – подсказал чекист.

– Словом, всем, что касается похорон. Я так понимаю, что вопрос установления факта смерти вы решите без вмешательства милиции и гражданского врача?

– Так точно.

– Вот с этого и начните, – не останавливаясь, на ходу приказывал Суровцев. – Вашему начальству сообщу.

– Никого нет на месте, – невольно проговорился о тщетных звонках в НКВД взволнованный комендант. – Праздник всё же…

– Я найду, – со вздохом ответил Сергей Георгиевич. – Что личный состав?

– Переживают…

– Объявите построение.

– Где?

– В зале.

– Есть!

Сняв фуражку, Суровцев вошёл в зал, названный комендантом залом заседаний. Причиной такого названия была небольшая сцена. Точнее эстрада. На ней обычно едва помещался длинный стол для президиума. Раньше здесь стоял рояль, перенесённый по приказу Делорэ в столовую.

На красном заднике сцены красовались соединённые в один общий барельеф картонные профили Маркса, Энгельса, Ленина и Сталина. Стулья сюда приносились из столовой. Сейчас в пустом зале на столе, спущенном со сцены, застеленном красной материей, ногами к выходу лежал покойный. Каблуки его сапог оказались заметно стоптанными внутрь. Суровцев никогда не замечал, что Михаил Иванович при жизни косолапил, как большинство кавалерийских офицеров русской армии.

– Ну вот, Михаил Иванович, и отмучился, – вполголоса то ли Делорэ, то ли самому себе сказал Суровцев, подойдя к покойному.