– Многих уже нет в живых, насколько мне известно, – осторожно подбирая слова, заговорил Сергей Георгиевич.

– Да, да, – не скрывая иронии, кивал морской офицер, – война, знаете ли, делает своё чёрное дело… «Иных уж нет, а те далече…»

– С полномочиями дело затруднительное, а вот опознать меня может, – не обращая внимания на иронию, продолжил Суровцев, – любой, кто принимал участие в кубанском походе Добровольческой армии.

– В первом или втором, позвольте уточнить? – прежним тоном поинтересовался моряк.

– Я разумею тот, что происходил в начале восемнадцатого года…

– Значит, Ледяной поход. Проверим. Обещаю. А пока ещё вопрос. Эти документы ваши? – кивнул он на бумаги Суровцева.

– Мои.

– Кресты, надо полагать, тоже ваши?

– И кресты мои.

– Согласитесь, что мне с вами непросто… Закуривайте, – пододвинул офицер к Суровцеву пачку папирос. Из ящика стола достал коробок спичек. Положил рядом с папиросами. – Что вы улыбаетесь?

– Не предполагал, что любезность некурящего контрразведчика столь забавна со стороны. Я тоже не курю. Но, признаюсь, папиросы с собой до недавнего времени носил.

Моряк соображал быстро. Всё понял в какие-то секунды. Ему было ясно – по какую сторону стола чаще приходилось находиться этому человеку при допросах. Но допрашиваемый ошибся. Морской контрразведчик иногда курил.

– Что, будённовская армия действительно так страшна, как о ней говорят? – вдруг неожиданно и заинтересованно спросил он.

– Возьму на себя смелость утверждать, что в деле боевого применения конницы равной ей армии на сегодняшний день в мире не существует.

– Вот как. Любопытно. Любопытно… Просьбы, пожелания имеете?

– Буду вам крайне признателен, если меня увидит как можно меньшее количество людей.

– Это я вам могу твёрдо обещать, – без всякой иронии объявил моряк.

Сквозь сон, в который вкрался шум прибоя, слышался разговор:

– Что, так и спит?

– Так точно, ваше высокоблагородие! Спит. Разбудить прикажете?

– Нет-нет. Пусть спит. Люди с нечистой совестью так не спят. Как полагаешь?

– Полагаю, могут, ваше благородие…

– Эх, ты! Ваш брат-матрос, наверное, и после участия в расстрелах аки младенец спит…

Окончания разговора он не услышал. Говорившие люди, пройдя по коридорчику, вышли из маяка. Солнце светило через узкое, зарешеченное оконце вверху на ту же стену. Он хорошо помнил этот солнечный рисунок с решёткой, когда засыпал. «Что за чёрт? Сколько я спал?» Ему было ясно, что спал долго. «Но почему солнце светит в камеру так же, как и до сна?» Медленно приходило осознание того простого факта, что он проспал ровно сутки. Такого с ним ещё никогда в жизни не случалось.

Кисти рук распухли. Попытался сжать их в кулаки и сжал от боли зубы. Лёжа на твёрдом дощатом топчане, попробовал поднять руки вверх. Болели и руки, и плечи, и спина. Болели даже ноги. Особенно сильно раненое левое бедро.

С трудом поднялся и сел. Почему-то подумалось: «Надо вырабатывать навыки пребывания в неволе». Опыта такого рода у него не было. Правда, будучи ещё кадетом, однажды угодил в карцер за фривольные стишки. Нельзя было считать настоящей тюрьмой и заключение в монастыре города Быхова. Недаром то заключение генералов и офицеров, участников корниловского выступления, потом назвали «быховским сидением».

Прошло четверо суток. Если бы два раза в день не кормили и не выводили в туалет, то ему бы показалось, что о нём просто забыли. Наконец утром пятого дня заключения дверь камеры широко открылась.

– Выходи, – через порог скомандовал матрос-часовой.

Сергей Георгиевич встал с опостылевшего топчана и пошёл к выходу.

– Сюда, – рукой подтолкнул его часовой к открытой двери канцелярии.

Вошёл. Кроме уже знакомого капитана второго ранга в комнате оказался ещё один человек. Суровцев замер от удивления. В полковнике с Георгиевским крестом на груди он узнал своего однокашника по Павловскому военному училищу Николая Новотроицына.

Взаимоотношения их складывались далеко не лучшим образом, начиная с училища и заканчивая стычками уже в Добровольческой армии. Трижды разжалованный за всевозможные проступки за время германской войны, вступивший в Добровольческую армию в звании поручика, за время войны гражданской Новотроицын неожиданно выправил свой карьерный рост – стал наконец полковником.

Офицер-моряк вопросительно смотрел на Новотроицына. Тот молчал. Сергею Георгиевичу не оставалось ничего другого, кроме того, чтобы тоже молчать. И это общее неприятное молчание явно затягивалось.

– Я полагаю, что рандеву никому радости не принесло, – сказал моряк, присаживаясь к столу. – Приступим к экзекуции. Ваши настоящие имя, фамилия, звание, должность в Красной армии, – обратился он к Суровцеву, раскладывая на столе бумаги.

– Сворачивайте писанину. Цирк отменяется. Будет синематограф со слезами бурной радости, – вдруг громко заявил Новотроицын. – Генерального штаба полковник Мирк-Суровцев, – жестом руки указал он на Сергея Георгиевича. – В восемнадцатом году был отправлен в Сибирь покойным генералом Корниловым Лавром Георгиевичем.

– Прекратите балаган, – ударил ладонью по столу капитан второго ранга. – Извольте отвечать по существу.

– Я ответил, – коротко бросил Новотроицын. – Честь имею, – добавил он и отправился к двери.

Проходя мимо Сергея Георгиевича, остановился. Похлопал его по плечу.

– Не дрейфь, Мирк. Мне приказано тебя в Севастополь доставить – я доставлю. А ты, – обращался он уже к капитану второго ранга, – придумай, во что его переодеть. А то я этого будённовца точно не довезу. И кукситься прекрати… не девица… И не стыдно вам обоим! Контрразведчики, а общего языка не нашли…

– Потому и не нашли, – грустно объяснил Мирк-Суровцев. – Верните, пожалуйста, мне мои кресты и документы.

– А оружие? – спросил моряк.

– Наган заберу. А карабин, пожалуй, теперь мне без надобности… Можете себе оставить на память.

Он попытался оглядеть сам себя. По выцветшей под жарким украинским солнцем гимнастёрке пролегли тёмно-зелёные полосы от ремней. На груди темнело бесформенное зелёное пятно от бинокля. На левой стороне галифе коробилось бурое пятно от крови из кровоточившей на бедре раны. Небритый. Неопрятный. С опухшими руками. Вид более чем подозрительный. Прав Новотроицын. Будённовец будённовцем…

Суровцеву действительно предложили переодеться. В форму рядового матроса. С этой формой в руках он и прощался с островом Тендра. Который, согласно легенде, образовался после того, как Бог вырвал из рук дьявола Крым. Только Тендровская коса и осталась в руке у врага рода человеческого. А ещё был знаменит остров тем, что в августе 1790 года адмирал Фёдор Ушаков разгромил здесь турецкую эскадру вице-адмирала Саид-Бея.