— Мне всего-то пара и нужна, — с просящей интонацией произнес Морф, гадая, что он такого хорошего сделал, чтобы наткнуться в Будапеште на единственного человека, уцелевшего от докапиталистической эпохи.

— Я дам вам пятьдесят, — улыбнулась она, уже направляясь к задней комнате — с таким видом, будто Морф был нахальным мальчишкой, а она пекарем, намеревавшимся всучить ему пакет вчерашних пончиков.

Через минуту старушка уже снова стояла перед ним, держа в руках пластмассовый пузырек и стакан с водой.

— Что, прямо здесь? — испуганно спросил Морфей.

— Конечно. Нет времени лучшего, чем настоящее время.

Он вытряс из пузырька две таблетки, бросил их в рот и торопливо отправил вдогон глоток воды.

— Вы, похоже, никогда раньше этого не делали? — спросила старушка, увидев, как Морфей поперхнулся, поморщился и еще раз глотнул воды.

— Агаххх, — тряхнув головой, подтвердил он.

— Работаете в Будапеште? — разумеется, старушка уже поняла, что он иностранец.

— Я музыкант.

— Правда? А имя ваше?

— Э-э… Никки.

— Англичанин?

— Шотландец.

— Прекрасная страна. И что же занесло вас в наш воровской притон?

«Отсутствие в Шотландии спроса на „Трупорубку“», — подумал он и ответил:

— Здесь моя девушка живет.

— Как мило, — сказала старушка и от уголков ее глаз потянулись добродушные лучики. — С вас сто форинтов.

— Ну, как твоя голова? — спросила Ильдико, когда они возвращались домой. Моросящий дождь подъедал снег, точно кислотный туман, машины огромными железными грибами выползали из-под своих белых покровов.

— Хуже, — ответил Морф. — Не стоило мне таблетки глотать. Сила духа, вот все, что нам требуется.

Снова очутившись под крышей, Морфей позволил Ильдико помассировать ему, пока он смотрел телевизор, шею и плечи. С помощью пульта он убавил яркость настолько, что лица на экране стали негроидными.

— Может, тебе стоит дать знать обо всем твоим ребятам? — сказала Ильдико.

— О чем?

— О том, что ты недостаточно здоров, чтобы играть сегодня.

— Я достаточно здоров. Дух превозмогает плоть.

Она поцеловала его в макушку. Пальцы ее уже устали месть напряженные мускулы Морфа.

— Ба, смотри-ка! — сказал он. — Это же солист «Ферфиака».

На экране густо покрытый татуировками молодой человек говорил журналисту, что его группа собирается смести «Слэйеров» со сцены да так, что они через всю Европу кубарем полетят. Потом к камере протиснулся басист, вызывающе выставил напоказ оба средних пальца и крикнул по-английски: «We’re gonna kick some asses![13]».

Морф и Ильдико прыснули.

В шесть вечера Морфей ехал в замок, на встречу с коллегами по «Трупорубке». Езды туда было минут на двадцать, Ильдико сидела за рулем своего пиратского «Вольво», Морф расположился на заднем сиденье — пассажирское занял тщательно уравновешенный, подрагивающий, прозрачный пластиковый пакет с водой и тропическими рыбками. Экзотические создания плавали взад-вперед в своем полиэтиленовом доме, вода в нем вибрировала, перенимая дрожь двигателя.

Морфей, взвинчивая себя для предстоящего, барабанил по спинке переднего сиденья теперь уже настоящими палочками.

— До встрееечи в Гоморееееее! — немузыкально пел он, вышибая душу из кожаного подголовника.

— Так ты можешь рыбок попортить, — сказала через плечо Ильдико. Ее отец уже несколько месяцев ждал появления этих маленьких красавиц и вовсе не обрадовался бы, если б его решение — позволить дочери забрать их по дороге к нему из города, — обернулось тем, что они оказались бы мертвыми по прибытии.

— Естееественныый отбооор! — завывал Морфо, цитируя короткую песню из первого альбома «Трупорубки».

Если честно, чувствовал он себя совсем ни к черту — даже от усилий, которые требовались, чтобы, сидя на заднем сиденье машины, выбивать барабанными палочками дробь, в голове его начинала ухать кровь. Он стискивал палочки, глубоко дышал, вжимая костяшки рук в обтянутые кожей колени. Байкеровские брюки, обычно сидевшие на нем, как влитые, были сегодня холодны и липки. Голые руки Морфа побледнели, покрылись гусиной кожей, а куртка лежала на переднем сиденье, образовав подобье гнезда для шаткого пузыря с рыбками, и труды, потребные для того, чтобы достать ее оттуда, представлялись Моофу непосильными. В прошлом он неизменно отправлялся на концерт в одной футболке — адреналина в крови хватало, чтобы согреть его, даже если в машине не было печки, а температура снаружи падала ниже нуля. Сегодня же он дрожал.

— Ты уверен, что с тобой все в порядке? — спросила Ильдико, когда резкий изгиб дороги вырвал у Морфа тяжелый вздох.

— Аспириновое отравление, — простонал он. Желудок и кишечник обратились внутри его живота в тугую резину, литую анатомическую скульптуру, в которой никаким жидкостям места не находилось. Темная масса боли ворочалась и толкалась за левым глазом и бровью. Морф жал указательными пальцами на переносицу, все сильнее, сильнее, пока ему не почудилось, что пальцы, того и гляди, продавят кость и вонзятся в мозг (недурная, следует признать, получилась бы картинка для обложки альбома «хэви-метала»).

— Останови машину, — собственный голос показался Морфу чужим: хлипким носовым звуком, почти неразличимым за шумом мотора и наплывами гула в голове.

— До дома родителей осталась всего пара минут, — отозвалась Ильдико.

Она взглянула в зеркальце заднего вида. Сразу за ними шла машина, битком набитая венграми-переростками, — «Пежо», заполненный по самый потолок взвинченными, готовыми на какие угодно подвиги молодыми парнями.

— Меня сейчас…

Морф накренился вбок, опустил, отчаянно спеша, стекло и выпалил в воздух зарядом жнучей рвоты. Рвота била из его рта и носа, точно пиво из распалившегося алкаша, ветер сдувал ее, и она длинной желтой струей опадала на дверцу и багажник машины. Ильдико плавно затормозила, сдала на обочину, пропуская мимо себя летевшие с ревом машины.

Морфей нащупал дверную руку, вывалился наружу и замер, опершись ладонями и коленями о мерзлую траву. Его снова вырвало, от судорожных позывов голову едва не расколола дикая боль. Ильдико обхватила его за спину, и от этого Морфея внезапно пробил жуткий озноб.

— К-как же мы ко времени-то поспеем? — пропыхтел он.

Морфей очнулся в темной комнате, окруженный керамическими доярками и резными статуэтками, изображающими северных оленей. Он лежал в постели — не в ароматном гнездышке Ильдико, но в чужой, огромной, смахивавшей на рококошный слоеный торт, сложенный из стеганых одеял, расшитых покрывал, отглаженных хлопковых простыней и отороченных мехом подушек. Он вполне мог быть древним воином, плывущим на похоронных дрогах к темному озеру, где тело его предадут огню.