– Укол поставила. Значит, неприятных ощущений нет, – обрадовалась дантист, – у меня прекрасная аппликаторная анестезия. Теперь немного подождем, и вперед. Степа, не дрожи, хуже не будет. Катя, держи щеку. Ну, начали…

Запищала бормашина, я вцепилась руками в кресло и перестала дышать. Но через некоторое время нервное напряжение спало. Мне не было больно, голова слегка кружилась, тянуло в сон, я потеряла счет времени…

– А ну живо отошла от Степаниды! – неожиданно произнес рядом мужской голос.

Я дернулась и открыла глаза.

– Господа, у нас стерильный кабинет, нельзя без бахил и халатов вваливаться, – возмутилась Антонина. – Кто вы? Да что ж такое! Безобразие! Я не закончила!

Монахова неожиданно исчезла из поля моего зрения, вместо нее возник Костя.

– Ты как?

– Спать хочу, – зевнула я, – глаза слипаются. А ты как сюда попал?

– Виктор, действуй, – попросил кого-то Столов, и этот кто-то вдруг выключил свет.

Все звуки исчезли.

* * *

– Долго она проспит? – спросил хриплый бас.

– Уже очнулась, – ответил приятный баритон. – Степанида, хотите пить?

Я вдруг поняла, что испытываю острую жажду, и быстро ответила:

– Да.

Затем открыла глаза и увидела, что по-прежнему лежу в зубоврачебном кресле.

Вместо Антонины и ее хорошенькой медсестры в кабинете находились Виктор Николаевич Томилин в белом халате, медсестра Оля в голубой хирургической пижамке и Костя.

– Она нас слышит? – осведомился Столов. – Как-то быстро в сознание пришла. Разве так бывает?

– У Монаховой анестезия последнего поколения, – объяснил стоматолог. – Степанида, голова не кружится?

– Нет, – ответила я и попыталась сесть. – Совсем не больно было. Где Тоня? И что вы все тут делаете?

– Ну и ну, – покачал головой Константин. – Феникс в мгновение ока восстал из пепла.

– Не спешите, – предостерег меня врач.

Спинка кресла медленно приняла вертикальное положение.

– У тебя ничего не болит? – засуетился Столов.

– Нет, Антонина сказала, дырочка крохотная, – объяснила я.

– Встать можешь? – не успокаивался Костя.

– Легко, – заверила я. – Только почему-то очень есть хочется. Кто-нибудь объяснит, что здесь происходит? Куда пропала Антонина?

– Дайте пройти, – раздался из коридора голос Купера.

Я не поверила своим ушам. Зачем в клинику приехал Тот Кто Все Может?

– Виктор, не выпускай ее, – приказал Костя и скрылся за дверью.

Я услышала в коридоре грубые мужские голоса, потом кто-то уронил мешок, похоже, с песком…

Врач встал с белой табуретки.

– У вас теперь стоит хорошая пломба. Надеюсь, зуб в дальнейшем не побеспокоит. Каналы заделаны, опасности никакой нет.

– Так я могу идти? – спросила я.

– Надо дождаться господина Столова, – возразил Томилин.

Костя вернулся в кабинет минут через десять, вместе с ним вошел незнакомый мужчина.

– Ты способна идти? – осведомился Константин.

– У меня был кариес, – напомнила я, – ноги не сломаны.

* * *

В кафе, расположенном в соседнем с клиникой Антонины доме, я посмотрела на мужчину, который устроился на стуле напротив, и не выдержала:

– Костя, кто твой спутник?

– Простите, ребята, – спохватился Столов, – не представил вас друг другу: Степа, это Никита. Никита, перед тобой Степанида.

– Это твой приятель, гениальный следователь? – уточнила я, улыбнувшись.

– Да, это я, – подтвердил незнакомец без тени улыбки.

– Вроде я слышала голос Купера. Он тоже приезжал или мне почудилось? – не утихала я.

– Тебе показалось, в лечебнице находились только мы и люди Никиты Харитонова, – заявил Столов.

– Удивительно, голос был очень похож, – вздохнула я. – Может, теперь расскажете, что произошло? Почему мне долечивал зуб другой врач? Где Монахова?

Никита кивнул.

– Хорошо. Но сначала кое-что по поводу вашей вчерашней беседы с Константином. Наталья Михайловна Евсюкова никогда не состояла в законном браке с Виктором Сергеевичем Гранаткиным.

Я, именно в эту секунду отхлебнувшая из чашки, подавилась кофе, но все же возразила:

– Не все регистрируют супружеский союз в загсе.

– С этим не поспоришь, – согласился Харитонов, – однако нет записей и о рождении девочки Тани. С мужем можно жить, не оформляя брак, а вот ребенка необходимо внести в книгу регистрации актов гражданского состояния, иначе не сможешь пользоваться детской поликлиникой, не запишешь малыша в садик, школу, и он, когда вырастет, не получит паспорт. Девочка Татьяна Викторовна Гранаткина не появлялась на свет.

– Нет, появлялась, – эхом повторила я. – Не понимаю… Купер очень хотел найти ее по просьбе друга.

– Виктора Сергеевича Гранаткина тоже не существует, – заявил Никита.

Я пролила капучино на стол.

– Что?

– В России проживают мужчины по фамилии Гранаткин, – словно не слыша меня, продолжал Харитонов, – правда, ни одного из них не зовут Виктором Сергеевичем. И в рядах полиции сотрудника с такими данными никогда не было.

– Поняла! – воскликнула я. – Лучший друг Купера работал в строго засекреченной структуре, поэтому нигде не засветился.

Костя отнял у меня почти пустую чашку.

– Дай Никите спокойно рассказать. Девушка, принесите нам еще капучино и пирожных.

Харитонов достал из сумки ноутбук и водрузил его на стол.

– В словах Степы есть резон. Да, это возможно, некоторые сотрудники у нас полностью закрыты, но давайте работать с фактами. Итак, Виктор Сергеевич Гранаткин не обнаружен, девочка Таня тоже, Наталья Михайловна никогда не оформляла брак, Евсюкова ее девичья фамилия, мужа Григория у нее тоже в помине не было. И мне удалось кое-что разузнать из ее жизни.

Никита открыл компьютер.

– Наталья родилась в семье Михаила и Анны Евсюковых, была единственным ребенком. Отец ее служил церковным сторожем, мать – уборщицей в храме. Пару отличала истовая религиозность, супруги считали грехом все: чтение мирских книг, просмотр кино и телевизора, употребление в пищу скоромного даже в непостные дни. Смеяться от радости значило, по их мнению, тешить дьявола, улыбаться – тоже от лукавого, жить надо было исключительно в молитвах, готовясь к смерти, обращаться к врачам грешно, потому что только Бог знает, кому и сколько отпущено земных дней.

– И все это вы выяснили, роясь в Интернете? – усомнилась я.