– А как же чехи?

– Поживем – увидим. К концу раунда физиономия Гитлера напоминала грозовую тучу. Он пригласил Муссолини и Гиммлера на обед к себе в апартаменты. Не завидую я Муссо, которому предстоит такое развлечение! – Премьер-министр скривил лицо в гримасе отвращения. – А это что еще такое?

Через закрытые окна в отель проникал грохот, производимый оркестром.

– Это «Прогулка в Ламбет», премьер-министр, – пояснил Легат.

В «Фюрербау» немецкие и итальянские чиновники потянулись обратно в ту комнату, где был организован фуршетный стол. Две группы не смешивались между собой: немцы считали себя выше итальянцев, итальянцы находили немцев вульгарными. У окна образовался кружок, центром которого служили Вайцзеккер и Шмидт. Положив себе на тарелку еды, Хартманн присоединился к нему. Вайцзеккер показывал всем документ, отпечатанный на немецком языке. Статс-секретарь выглядел очень довольным собой. Хартманну потребовалось некоторое время, чтобы понять: речь идет о некоем черновике соглашения, которое Муссолини предложил главам делегаций. Значит, переговоры все-таки не свернуты. Пауль почувствовал, как недавнее хорошее настроение испаряется. Разочарование отразилось, видимо, у него на лице, потому что Зауэр сказал:

– Не стоит выглядеть таким несчастным, Хартманн! На худой конец, у нас есть хотя бы основа для соглашения.

– Я не несчастен, герр штурмбаннфюрер. Просто удивлен, как удалось доктору Шмидту так быстро перевести этот документ.

Шмидт закатил глаза и рассмеялся над такой наивностью.

– Ничего я не переводил, дорогой мой Хартманн! – заявил он. – Этот набросок был сочинен прошлой ночью в Берлине. Муссолини только притворился, что это его работа.

– Неужели вы думали, что мы могли положиться в чем-то столь важном на итальянцев? – спросил Вайцзеккер.

Остальные тоже рассмеялись. Несколько итальянцев в другом конце комнаты посмотрели на них. Вайцзеккер посерьезнел и приложил палец к губам:

– Думаю, нам стоит говорить тише.

Следующий час Легат провел в офисе, переводя итальянский набросок с немецкого на английский. Текст не был длинным – меньше тысячи слов. Покончив с очередной страницей, он передавал ее Джоан для печати. Несколько раз члены британской делегации вваливались в кабинет и заглядывали ему через плечо.

И так далее, в общем и целом восемь параграфов.

Именно Малкин, юрист Министерства иностранных дел, сидевший в кресле в углу и попыхивавший трубкой, пока читал страницы, предложил заменить слово «гарантируют» на «соглашаются» – ловкий ход, вроде бы неприметный, но совершенно меняющий тон проекта. Уилсон помчался по коридору, чтобы показать вариант премьер-министру, отдыхавшему в своем номере. Обратно вернулась весть, что Чемберлен согласен. И опять же Малкин указал на следующий факт: главная направленность документа заключается в том, что три державы – Англия, Франция и Италия – делают уступки четвертой, Германии. И эта направленность создает у читающих его, как выразился правовед, «неблагоприятное впечатление». А поэтому он подписал своим каллиграфическим почерком преамбулу к соглашению:

Премьер-министр известил о своем согласии и на это. Он также запросил папку с отчетом о переписи населения Чехословакии в 1930 году, хранящуюся в его красной шкатулке. Джоан перепечатала документ сначала. В пятом часу все было готово, и делегация стала спускаться по лестнице к машинам. Чемберлен вышел из спальни в гостиную. Он явно был на взводе и нервно приглаживал усы большим и указательным пальцем. Легат вручил ему папку.

– Наверное, лучшей цитатой из Шекспира для обращения в Хестоне была бы вот эта: «Что ж, снова ринемся, друзья, в пролом»[29], – буркнул Уилсон.

Уголки губ премьера слегка опустились.

– Вы готовы идти, сэр? – спросил один из детективов.

Чемберлен кивнул и вышел из комнаты. Когда Уилсон собрался идти за ним, Легат решил предпринять последнюю попытку:

– Мне в самом деле кажется, сэр, что я принесу больше пользы, если буду непосредственно находиться на конференции, а не торчать здесь. Возможно, придется еще что-нибудь переводить.

– О, нет-нет. Посол и Киркпатрик вполне с этим справятся. Ваша задача – держать оборону тут. Честное слово, у вас отлично получается. – Он похлопал Легата по плечу. – Немедленно свяжитесь с домом номер десять и зачитайте текст измененного проекта. Пусть проследят, чтобы его довели до Форин-офис. Ну, пора.

Уилсон поспешил за премьер-министром. Хью вернулся в кабинет и вновь принялся вызывать Лондон. На этот раз, к его удивлению, звонок прошел.

Для Хартманна наличие наброска соглашения изменило все. Теперь могучие умы примутся полировать документ, устраняя все шероховатости. Несгибаемые принципы начнут меркнуть, а затем волшебным образом исчезнут вовсе. Самые спорные из пунктов, где согласие невозможно, будут попросту опущены для дальнейшей проработки в подкомиссиях. Ему ли было не знать, как это работает?

Пауль откололся от группы обедающих, поставил тарелку на фуршетный стол и выскользнул из комнаты. По прикидкам, в его распоряжении оставался час, самое большее два. Требовалось найти уединенное место. Слева обнаружилась пара запертых дверей и проем в стене. Он пошел туда – то был выход на служебную лестницу. Бросил взгляд через плечо: вроде бы никто не видел его ухода. Хартманн юркнул на площадку и побежал вниз по ступенькам. Разминулся с поваром в белом, который тащил наверх поднос с накрытыми блюдами. Служащий не обратил на него внимания. Пауль продолжал спускаться, добрался до первого этажа, потом до цокольного.

Коридор был широкий, с белеными стенами, с полами из гладких каменных плит, как в подвале замка. Он тянулся, видимо, вдоль всего здания. В ноздри ударил аромат стряпни, на кухне что-то лязгало. Пауль шел уверенной походкой, как человек, имеющий право находиться там, где считает нужным. Впереди послышался звук громкого разговора, стук тарелок и столовых приборов. Он попал в большой открытый кафетерий, где обедали несколько десятков караульных эсэсовцев. В воздухе стоял густой запах табачного дыма, кофе и пива. Несколько голов повернулось в его сторону. Хартманн кивнул. За кафетерием коридор шел дальше. Молодой человек миновал выход на лестницу, комнату охраны, открыл большую железную дверь и шагнул в дневную жару.