Это была автостоянка во дворе здания. С десяток черных «мерседесов» выстроились в линию. Пара шоферов коротала время за сигаретой. Издалека слабо доносились приветственные крики и возгласы: «Зиг хайль!»

Пауль быстро развернулся и направился обратно в «Фюрербау». Из караулки вышел эсэсовец:

– Что вы делаете?

– Живо, приятель! Разве не слышишь, что фюрер возвращается?

Он проскочил мимо охранника и стал подниматься по лестнице, перескакивая через две ступеньки. Сердце его колотилось, выступил пот. Хартманн прошел по первому этажу, взлетел на два пролета и оказался почти там же, где находился, когда прервалось первое заседание конференции.

Тут кипела жизнь. Адъютанты спешили по местам, одергивая мундиры и приглаживая волосы, и наблюдали за коридором. Появились Гитлер и Муссолини, идущие бок о бок. Позади шли Гиммлер и Чиано. Было очевидно, что обед не улучшил настроения фюрера. Муссолини остановился переговорить с Аттолико, но Гитлер не стал его дожидаться и пошел дальше в сопровождении немецкой делегации.

У входа в свой кабинет фюрер помедлил и повернулся, обведя взглядом все помещение. Хартманн, стоявший не далее как в десяти шагах, видел написанное на его лице раздражение. Гитлер начал перекатываться с пятки на носок в той странной бессознательной манере, которую Пауль наблюдал в поезде. Снаружи послышался взрыв еще более громких криков, и вскоре на площадке дальней лестницы появился Чемберлен, сопровождаемый Даладье. Расположившись у колонны, они начали совещаться.

Гитлер с минуту смотрел на лидеров двух демократических держав. Затем резко повернулся, нашел глазами Риббентропа и нервным жестом велел поторопить гостей. Он вошел в кабинет, и Хартманн снова ощутил прилив оптимизма.

Профессиональные дипломаты могли считать дело уже сделанным, но ничто не решено, пока этого не одобрит Гитлер. А вид у вождя по-прежнему был такой, будто сильнее всего ему хочется послать всех к черту.

Наверное, пошел шестой час, когда Легат закончил диктовать стенографисту с Даунинг-стрит последний абзац:

– Все записали?

– Да, сэр.

Хью зажал плечом трубку и начал собирать страницы наброска. Вдалеке послышались громкие голоса. Дверь в офис была полуоткрыта, и из коридора явственно доносились звуки перебранки.

– Engländer! – выкрикивал по-немецки с резким акцентом какой-то человек. – Ich verlange mit einem Engländer zu sprechen!

Легат озадаченно переглянулся с секретаршами. Сделал Джоан знак, чтобы та приняла у него телефон, зажал трубку и сказал ей:

– Пусть держат линию открытой.

Девушка кивнула и заняла его место за столом. Хью вышел в коридор. В дальнем его конце, в глубине отеля, отчаянно размахивал руками какой-то мужчина, пытаясь прорваться через группу из четырех человек в штатском. Те решительно преграждали ему путь.

– Англичанин! Я хочу поговорить с кем-нибудь из англичан! – надрывался несчастный.

Легат подошел.

– Я англичанин. Чем могу помочь?

– Слава богу! – воскликнул мужчина. – Я доктор Хуберт Масарик, chefdecabinet министра иностранных дел Чехословакии! Эти люди из гестапо удерживают меня и моего коллегу доктора Войтеха Мастны, чешского посла в Берлине, пленниками в этой комнате!

Мужчина был лет сорока, представительный, в светло-сером костюме с платочком в нагрудном кармане. Лицо с высоким залысым лбом раскраснелось. Очки в роговой оправе сбились набок.

– Не скажете, кто тут главный? – осведомился Легат.

Один из гестаповцев резко развернулся – широколицый субъект с тяжелой челюстью и множеством оспин на щеках – видимо, след перенесенной в детстве ветрянки. Казалось, у него так и чесались кулаки подраться.

– А ты кто такой?

– Меня зовут Хью Легат. Я личный секретарь премьер-министра Чемберлена.

Поведение гестаповского офицера мигом переменилось.

– Тут и речи нет о задержании, герр Легат. Мы просто попросили этих господ оставаться, ради их же собственной безопасности, в их номере до окончания конференции.

– Но нам полагалось присутствовать на ней в качестве наблюдателей! – Масарик поправил очки. – Я взываю к представителю английского правительства, чтобы нам позволили делать то, ради чего мы сюда приехали.

– Едва ли это в моих полномочиях. – Легат сделал знак, чтобы его пропустили.

Трое гестаповцев поглядели на офицера. Тот кивнул, и они расступились. Легат пожал Масарику руку.

– Мне очень жаль, что все так произошло, – сказал Хью. – Где ваш коллега?

Он прошел за Масариком в спальню. На краю кровати, держа на коленях шляпу и в плаще, сидел мужчина лет шестидесяти, по виду похожий на профессора. Завидев Легата, человек встал. В его лице читалось полное уныние.

– Мастны, – представился он и протянул руку.

– Мы прибыли из Праги меньше часа назад, – сообщил Масарик. – Эти люди встретили нас в аэропорту. Мы думали, что нас препроводят прямо на конференцию. Вместо этого нас заперли тут. Это возмутительно!

Командир гестаповцев стоял в дверях и слушал.

– Как я уже объяснил, этим людям не разрешено участвовать в конференции, – заявил немец. – Согласно данному мне приказу, им предписано ожидать в этом номере гостиницы до поступления новых указаний.

– Значит, мы арестованы!

– Вовсе нет. Вы имеете полное право в любую минуту вернуться в аэропорт и улететь в обратно в Прагу.

– Могу я спросить, кто отдал такой приказ? – осведомился Легат.

Офицер выпятил грудь:

– Как полагаю, он исходит лично от фюрера.

– Возмутительно!

Мастны положил младшему коллеге руку на плечо:

– Успокойтесь, Хуберт. Я более привычен к порядкам в Германии, нежели вы. Спорить нет смысла. – Он обратился к Легату: – Вы ведь личный секретарь мистера Чемберлена? Не могли бы вы переговорить с ним насчет нас и как-то помочь в разрешении этой неприятной ситуации?

Хью посмотрел на чехов, потом на гестаповца, который стоял, скрестив на груди руки.

– Пойду и посмотрю, что можно сделать.

Толпа в парке напротив гостиницы все не убывала. На Легата смотрели без интереса: еще один чиновничек в костюме, пустое место. Он шел быстро, опустив голову.

По краям тихой Макс-Йозеф-штрассе росли вишневые деревья и тянулись аккуратные дома из красного и белого камня. В воздухе витал какой-то сладковатый аромат. Вдыхая запах осени в конце теплого дня, Хью ощущал себя как в Оксфорде. Две хорошо одетые пожилые дамы выгуливали собачек. Няня в форме толкала перед собой коляску. И лишь спустя минут пять, миновав обелиск посреди кольцевой развязки и пройдя еще немного к Кёнигсплац, Хью ощутил, что неведомо для себя в какой-то миг пересек незримую границу и вступил в более темный и менее знакомый мир. Там, где на его памяти располагался парк, оказался плац-парад. В языческом храме стоял на часах перед вечным огнем солдат в мундире.