которую он занял в разговоре со мной, есть совершенно очевидная и громадная разница.

Как известно, в своих предыдущих письмах на имя Полпредства Резерфорд категорически настаивал на том, чтобы Советское Правительство дало Капице возможность вернуться в Англию для продолжения научной работы.

Для меня нет теперь никакого сомнения в том, что свои письма Резерфорд писал по настоянию жены Капицы и что выступления других деятелей Англии в прессе по вопросу о Капице делались под ее влиянием.

У меня создалось впечатление, что после ее отъезда в СССР научные круги в Кембридже, в том числе и Резерфорд, облегченно вздохнули и, по-видимому, переменили свое отношение к этому делу.

Я имею основание так думать потому, что я решил при переговорах с Резерфордом ничего ему не доказывать и ни в чем его не убеждать, а в деловом порядке попросил передать нам лабораторию. Прием, который он мне оказал, свидетельствует о том, что еще до моего приезда руководящие круги Университета, в том числе Резерфорд, круто переменили свое отношение ко всей истории с Капицей.

Ф. Рабинович»

(ГАРФ. Ф. 5446. Оп. 29. Д. 72. Л. 210–214. Подлинник).

Последняя фраза отчета Рабиновича противоречит его утверждению о той роли, которую будто бы сыграл отъезд Анны Алексеевны из Кембриджа в «крутом» изменении позиции Резерфорда и Кембриджского университета в «деле» Капицы. (Кстати, Анна Алексеевна выехала из Кембриджа чуть ли не накануне приезда Рабиновича в Лондон.) Решающую роль, на наш взгляд, в изменении позиции Резерфорда сыграла газетная «шумиха» апреля-мая 1935 года в которой и сам Резерфорд принял участие своим замечательным письмом редактору «Таймс». Реакция властей СССР на это письмо Резерфорда и на другие публикации в западной печати с полной очевидностью показала, что Кембридж имеет дело с тоталитарным государством, которое никогда не пойдет ни на какие уступки и Капицу в Англию не отпустит даже на самый короткий срок.

Приезд Анны Алексеевны в Москву

Из ежедневника П. Л. Капицы: «21 сентября…Говорил [по телефону] с Аней, и она решила ехать. У нее сидит Dir[ac]».

Телеграмма

22 сентября 1935 г., Москва

Инструкции отправлены телеграфом тчк

Обращайся в полпредство за визами и билетом тчк

Телеграфируй когда выедешь тчк

Буду встречать на границе тчк

Крепко целую = Петр

27 сентября Петр Леонидович записывает в ежедневнике: «Получил Анину телеграмму насчет приезда…» 28-го: «…Поехал в Негорелое встречать Аню». 29-го: «Приехали [в] 12 час. [в] Негорелое. Получил Анину телеграм [му]. Гуляли с 2 провожатыми с собак[ой]. Вечером 8.5 встретили Аню. Вещи не осматрива[ли]. Получили отдель[ное] купе в международном[вагоне]». 30-го: «Приехали с Аней в Москву…»

Анна Алексеевна провела в Москве и Ленинграде около двух месяцев.

23 ноября Капица пишет в ежедневнике: «…Уехала Аня в Кембридж».

Последний месяц разлуки

В письме № 1 (после возвращения Анны Алексеевны в Кембридж супруги начали новую нумерацию своих писем) Анна Алексеевна 27 ноября 1935 года пишет Петру Леонидовичу:

«…Пишу Тебе в поезде между Лондоном и Кембриджем, возвращаясь от тов. Озер[ского] (торгпред СССР в Англии. – П. Р). Он был очень любезен, и с ним все благополучно. Передала письмо Ф. Я. [Рабиновича], и он записал все, что я его просила, а именно: 1) Переправить, во что бы то ни стало, большой генератор на последнем пароходе в Ленинград. Он при мне снесся с каким-то инженером или что-то в этом роде от Vickers’a[88] и спросил, возможно ли это сделать. Дело в том, что большой генератор Vickers’а перевозят из лаборатории до парохода. Оказалось, что только они и умеют это делать. <…> Все должно быть готово к 1-му, когда можно будет начать перевозку.

К сожалению, дипкурьер едет только 10-го. 12-го он возьмет чемодан с бумагами, я его уложу и привезу, когда мне сообщат, в Лондон. Сделаю опись документов, пошлю Тебе копию, другую – в Аркос, а третью оставлю себе. Все наши частные вещи будут также отправлены на пароходе. <…>

У меня осталось впечатление, что наши взялись серьезно за это дело. <…> Так что Ты получишь библиотеку и манускрипты около 16–20 декабря. <…>

Дело обстоит так: 30-го [ноября] последнее голосование [в Кембриджском университете], и после этого все будет официально закончено.

Большая машина уедет первая, и потом будут постепенно высылаться приборы – по мере того, как будут поступать или оригиналы будут заменены. Университет в панике насчет людей, страшно боится, что их кто-либо будет уговаривать ехать (официально). <…> P[earson] очень хочет ехать. R[utherford] его не хочет отпускать, пока он не обучит Sadler^ всем премудростям. <…> Вообще R. боится оставить лабораторию без Р. и считает, что самое лучшее, чтобы ехал сначала L[aurman] на шесть месяцев, потом Р., а потом снова сговориться надо. Р. истосковался по Тебе и по работе, говорит, его задергали здесь и работа не та, что с Тобой. Ехать ему очень хочется. Условия ему подходят. Я, со своей стороны, думаю, что если он поедет зимой, то ему надо [дать] некоторую сумму подъемных на одежду. Это мое мнение. И он поехал бы хоть сейчас, вся задержка в R. Думаю, что и он уговорится. Дело в том, что Университет страшно жмет на R., чтобы лаборатория здесь работала. Вообще они считают, что R. is an innocent baby [89]. R., конечно, смеется на такие замечания, но с Университетом не хочет ссориться, да и себя обижать не хочет, но говорит, что только для Тебя, и никого другого, он на всю эту историю согласился. <…> Ребят нашла в прекрасном виде, в доме все в порядке и все веселы.

Целую крепко, и очень люблю, и постараюсь все устроить…»

«№ 2

2 декабря 1935 г., Кембридж

…Аппараты уезжают на этой неделе. Большой генератор, 3 [90]. Это все было сделано за последние два дня. Рабочие от Vickers’а работали день и ночь с субботы на воскресенье, и теперь все уже отсоединено и сделано. Завтра будут перевозить большую машину, которая будет отправлена в Лондон, там осмотрена Lloyds underwriters [91], ими и запакована и отправлена. Vickers берут на себя ответственность только до парохода, говорят, что в Союзе они никогда не отвечают, потому что там плохо грузят ящики на платформы, что они торчат во все стороны и очень часто встречным поездом груз бывает поврежден. Прими это к сведению и посмотри, чтобы когда в Ленинград все придет, чтобы было погружено хорошо. Я бы советовала Тебе поехать их встретить, я