от компании его друзей, собравшихся на прощальный вечер в его кембриджском доме: «Друзья собравшиеся на Хантингдон роуд шлют привет подписи следуют».

Несколько дней спустя пришло короткое письмо – страница, заполненная подписями. Примерно 50 подписей.

«№ 7

20 декабря 1935 г., Москва

…Приехали Ол[ьберт] и Ш[альников]. Груз уже пошел, и есть известие, что сегодня прибыла одна платформа в Москву. Значит, завтра будем разгружать. <…>

В институте дела налаживаются, все идет спокойнее и ровнее. Мастерская стала функционировать понемногу. <…>

Сообщи мне телефоны Крокодила и John’a, так чтобы им можно было звонить после того, как ты уедешь. Скажи, что я буду давать телеграммы и регулярно разговаривать с John’ом насчет пересылки лаборатории.

Все хочу видеть В. И. [Межлаука], а он очень занят, и не могу его получить.

Сейчас звонил Ольб[ерт] и говорит, весь груз уже прибыл, будем завтра разгружать. Говорит, все в целости и сохранности.

Как я был рад, что ты собираешься уже 2—3-го выехать, но, милая, пока ты всех дел не закончишь, ты не приезжай, как мне и ни хочется тебя видеть скорее. <…>

Скажи Johny, что мне очень важно получить поскорее все остальные распределительные доски и ртутный распределитель <…> чтобы я мог привести комнаты в рабочее состояние. У меня сейчас масса неотвеченных писем, но без тебя трудно за это взяться, так как никто не печатает у нас на иностранных машинках.

Конечно, пока что [у нас] хаос организации, и он всегда действует деморализующе; надо, по-видимому, иметь волю больше моей, чтобы при этом сохранять регулярность и точность работы. Но трудности здесь очень большие, но все же, я думаю, мы их все преодолеем. Скорей бы добраться до работы…»

«№ 8

21 декабря 1935 г., Москва

…Таможенники заставили нас раскупоривать решительно все. Причем мебель пришлось раскупоривать на дворе – мороз, ветер, я совсем продрог (часа три пришлось этим делом заниматься). Развернутую мебель потом погрузили и отправили на квартиру. Мебель поцарапали и попачкали. Я так и не знаю, все ли было перетащено, я уже не мог за всем следить. Ну, Бог с ними, хотя у нас в институте прут вовсю. У меня сперли рулетку. Шальников оставил портфель у меня в кабинете на

5—10 минут, и у него из него уперли 100 рублей. У нашего заведующего администрацией украли часы, а у Клеопольда все его жалованье, он оставил его на столе. Что уперли с грузовика, я не знаю, т. к., конечно, не могу помнить все вещи. Но все же мне интересно знать, что у меня искали таможенники. Ну, что я мог такое провезти, что бы было нехорошее? В чем меня все еще подозревают? Ведь если мои вещи освобождены от пошлины, то это уж больше не таможенный досмотр, а просто обыск. Как после этого может быть речь о взаимном доверии? Ну их к черту всех! Поскорее зарыться в свою работу и позабыть о них всех. Конечно, теперь я, кроме своей научной работы, делать ничего не буду. Аминь!

Сегодня всё перевезли. Большой генератор очень картинно тащило 15 лошадей. Тяжеловозы работали исключительно хорошо и дружно, к ним не придерешься. <…>

Я сегодня немного возился с мебелью. Собрал верстак, сафьяновые стулья. Скажи ребятам, что их игрушки пришли благополучно. Андрюшина собачка без хвоста тоже очень патетично болталась, привязанная к какому-то свертку. <…>

Завтра месяц, как ты уехала, дорогой Крысеночек. Неужели я скоро увижу тебе и поросят? Мне ведь, кроме вас, никого не надо…»

26 декабря, после большого перерыва (последнее письмо было от 11 декабря) Анна Алексеевна пишет мужу в Москву. Причина столь большого перерывы – не только частые телефонные разговоры, но и масса дел, обрушившихся на нее в тот последний ее кембриджский месяц.

«№ 5

26 декабря 1935 г., Кембридж

…Получила сразу 2 Твоих письма, все поручения исполню и все сделаю.

Насчет Менделеевского кабинета. Я думаю, я смогу часть его привезти с собой. Они тут хотят попробовать его заменить (для себя), чтобы осталась коллекция для Mond Laboratory. Ну, я думаю, их можно будет уговорить.

24-го я последний раз видела Rutherford’а. Он был совсем исключительно мил и трогателен, говорил много слов от души про Тебя, про будущее, про все вообще. И когда расстались, он вдруг меня поцеловал! Вот это единственный мужчина, который в Твое отсутствие меня целовал! Он был очень тронут коробочкой[97], и вообще я им очень довольна, хороший старик. И Тебя любит нежно, и это мне очень приятно.

Мы выезжаем 10-го, попрошу, чтобы на это число и билеты заказали. Дело в том, что я сдала дом, и новые люди приезжают 10-го. Мне тут надо кое-что сделать, поэтому я так задерживаюсь. Но это лучше. Я сначала думала ехать 3-го, но тут все устроилось лучше, и я смогу сама присмотреть за всем.

Ты получишь приветственную телеграмму. Это G. I. [Taylor] придумал, когда они все у меня были. А те, кто не мог прийти, меня зовут и письма пишут, и вообще всячески ухаживают. Ребята завалены подарками, какое-то невероятное количество, книги и игрушки. <…>

К нам собирается масса народу, начиная с апреля. Хочет приехать Glenn Millikan. И конечно, придет повидать нас. Вообще, все теперь чувствуют, что в Москву можно ехать как домой, и собираются самые неожиданные люди.

Интересно, как все наладится. По всей вероятности, Твой институт будет опять интернациональным центром научной жизни, а это в Москве еще больше нужно, чем здесь. Будет много работы и хлопот, но, как говорит Debye, жизнь только [тогда] интересна, когда надо бороться и добиваться. А теперь мы с Тобой хорошо сработались и будем дальше так же работать. Самое главное то, что ни Ты, ни я никогда не смущаемся критикой и завистью, которую, конечно, и в Москве встретим в очень большом размере. Rutherford об это говорил и сказал, что этого было много в его жизни, но он просто не обращал внимания…»

И далее следуют поразительные строки, в которых Анна Алексеевна, талантливый художник, археолог, откровенно, и даже с гордостью, пишет о решении, которое, по-видимому, она приняла в самое последнее время, отправляя мужу в Москву оборудование его кембриджской лаборатории:

«Какие все чудаки, когда думают, что я должна что-то делать самостоятельно. А разве не замечательно создать себе помощников, на которых можно рассчитывать, и разве не так же замечательно быть таким помощником, на которого можно положиться? Всегда нужно знать, в каком месте человек может сделать больше всего. Конечно, я