– Севро… – тихо произношу я, садясь.

На него больно смотреть. Обнять его я не решаюсь, просто кладу руку на голову. Он на удивление не отшатывается, подползает ко мне и утыкается головой мне в колени. Обнимаю его другой рукой за плечи. Постепенно рыдания затихают, он громко сморкается, а потом лежит неподвижно. Как будто после грозы внезапно наступило затишье. Воздух колышется и вибрирует. Через несколько минут мой друг откашливается, садится, подогнув под себя ноги, в самом центре зала. В опухших глазах – стыд. Он смотрит на свои руки, и в этот момент Севро со всеми его татуировками и ирокезом похож на персонажа детской книжки.

– Если хоть одной живой душе скажешь, что я плакал, найду дохлую рыбу, запихну в носок, спрячу у тебя в комнате, и пусть себе воняет!

– Что ж, справедливо.

Детонатор валяется на полу в двух шагах от нас. Мы оба можем дотянуться до него, но не двигаемся с места.

– Ненавижу, – едва слышно произносит он, – ненавижу таких, как эта мразь… Я не хочу, чтобы Квиксильвер оказался Сыном Ареса. Не хочу стать таким же! – Севро смотрит на меня.

– Ты не такой, – возражаю я, но он мне не верит.

– В училище я всегда просыпался рано. На грани сна я ощущал утренний холод и постепенно вспоминал, где нахожусь. Видел под ногтями грязь и кровь, и мне хотелось только одного – снова уснуть. Вернуться в тепло. Но я знал, что надо вставать и жить в мире, которому на тебя глубоко наплевать! – морщится он. – Теперь я просыпаюсь с таким ощущением каждое утро! Мне все время страшно! Не хочу никого потерять! Не хочу подвести друзей!

– Ты никого не подвел, – утешаю я Севро, – это я подвел тебя! Нет, послушай, – останавливаю его я, когда он пытается меня перебить, – ты прав, и мы оба это знаем! Я виноват в смерти твоего отца и вообще во всем, что произошло той ночью!

– Все равно мне не стоило так говорить. – Он бьет кулаком по земле. – Вечно я несу всякий бред!

– Я рад, что ты сказал мне это.

– Почему?

– Потому что мы забыли, благодаря чему оказались здесь. Мы с тобой должны беседовать обо всем. Только так, и никак иначе. Нам нельзя по-другому! Даже если придется обсуждать жутко неприятные вещи!

Я вижу, насколько ему одиноко, какое бремя легло на его плечи. Так же я чувствовал себя, когда в училище Кассий ударил меня ножом и оставил умирать. Хочу поделиться тяжким воспоминанием со своим другом, но не нахожу слов. Его упрямство, непримиримость со стороны кажутся безумием, но я знаю, что внутри он переживает, как переживал и я, когда у нас с Роком случался серьезный разговор или меня мучили сомнения.

– Знаешь, почему я помог тебе в училище, когда вы с Кассием чуть не утонули в озере? Потому что я увидел, как они смотрят на тебя. Я вовсе не предполагал, что из тебя выйдет хороший примас. Мозгов у тебя было не больше, чем у любого другого засранца. Но я увидел их всех: Крошку, Клоуна, Куинн… Рока, – с трудом выговаривает он последнее имя. – Потом наблюдал за тобой по вечерам у костра в ущелье, когда Титус занял замок. Смотрел, как ты заставляешь трусишку Лию перерезать горло козе. Мне тоже хотелось стоять там рядом с вами!

– Но почему же ты не подошел?

– Боялся, что ты пошлешь меня, – пожимает плечами он.

– Теперь упыри взирают на тебя с таким же почтением. Разве ты не замечаешь? – спрашиваю я.

– Да нет, – фыркает он, – не с таким. Все это время я подражал тебе, отцу, но успеха не добился. Уверен, все наши жалели об одном: о том, что Шакал забрал тебя, а не меня!

– Ты же знаешь, что это неправда!

– Правда! – с горячностью произносит он, подаваясь вперед. – Ты лучше меня! Могу свидетельствовать! Я наблюдал за тобой, когда ты впервые увидел Тинос! В твоих глазах светились любовь и желание защитить этих людей! Я хотел бы почувствовать то же самое, но каждый раз при виде беженцев не ощущал ничего, кроме ненависти! Они были слабыми, любили делать друг другу больно, а главное – эти идиоты не понимали, чего нам стоило помочь им! – Он нервно сглатывает и начинает грызть ногти. – Знаю, нехорошо так говорить, но это правда!

Сейчас, после драки, в которой выплеснулась вся наша ярость, он кажется мне таким беззащитным. Я не должен читать ему лекции и учить, как жить. Севро бесконечно устал быть лидером, сделался чужим даже для упырей. Сейчас он пытается убедить себя, что он не такой, как Квиксильвер, или Шакал, или все эти золотые, против которых мы сражаемся. Севро ошибается, считая меня лучше, чем он сам, и в этом моя вина.

– Я тоже ненавижу их, – говорю я.

– Слушай, не надо… – качает головой он.

– Это правда. По крайней мере, я ненавижу их за то, что они напоминают мне, каким я был или мог бы стать… Черт, да такого дурачка, как я, ты, должно быть, никогда не встречал! Ты бы возненавидел меня, самодовольного, высокомерного эгоиста, обреченного всю жизнь стоять на коленях. Я был влюблен и считал, что это дает мне право на многое закрывать глаза. Почему-то мне казалось, что на всем белом свете нет ничего важнее любви! Эо я, видно, вовсе не понимал, и в моем представлении она сильно отличалась от себя всамделишной. Я излишне романтизировал ее образ, да и всю нашу с ней жизнь. Возможно, виной тому смерть моего отца, точнее, причины его гибели. Я видел, чего он был лишен, и потому цеплялся за жизнь отчаянно, – рассказываю я, задумчиво потирая ладони. – Когда я думаю, что влез в эту историю ради Эо, то кажусь себе ничтожеством. Она была для меня всем, а вот взаимности я не дождался. В плену у Шакала я только об этом и думал. О том, что ей было недостаточно меня, недостаточно нашего ребенка. И в глубине души я ненавижу ее за это. Эо совершенно не понимала, к чему это все приведет, она ведь даже не знала, что все планеты давно терраформированы. Она хотела доказать свою правоту паре тысяч жителей Ликоса! Разве за это стоило умирать? Стоило убивать нашего ребенка? – с болью в голосе восклицаю я и показываю в конец коридора. – А теперь все эти люди считают ее чуть ли не божеством! Идеальная мученица, само совершенство! Но она была обычной девчонкой! Смелой, глупой, эгоистичной и бескорыстной одновременно и очень романтичной. Вот только она умерла, так и не успев достичь чего-то большего. Представь, как много Эо могла бы сделать, если бы осталась в живых! Сколько всего мы могли бы сделать вместе! – с горечью смеюсь я, прислоняясь к стене. – По-моему, самая большая подстава в том, что с возрастом мы становимся достаточно умны, чтобы понять, какими были идиотами…

– Эй, чувак, нам же всего по двадцать три!

– А кажется, что мне уже восемьдесят. – Я толкаю Севро в бок, и он улыбается.

– Слушай, а как ты думаешь… – запинается он, – она за тобой наблюдает? Оттуда, из Долины? И твой отец?

Открываю рот, чтобы сказать: «Я не знаю», но ловлю на себе напряженный взгляд Севро. Он спрашивает не только о моей семье, но и о своей, может, даже о Куинн, которую всегда любил, но так и не набрался смелости ей признаться. Со всеми его безумствами я уже забыл, насколько он раним. Вечный скиталец, чужой и для алых, и для золотых… ни дома, ни семьи… Он совершенно не представляет себе, как может выглядеть мир после войны. Сейчас я готов сказать все, что угодно, лишь бы он почувствовал себя любимым.