– Так, – сказал Маркел очень сердито. – Так! – И уже хотел было спросить, где Фома, но спохватился, промолчал и сказал совсем другое: – Отравили его, вот что! – И это он сказал, уже обращаясь к Якову, как к старшему среди подьячих. И сразу же добавил: – А отравили его вот кто: травник Андрюшка и вот этот гад! – И при этом показал, ткнул даже, калачом в сторону Авласки. И, повернувшись к Парамону, крикнул: – Вяжи его, ребята, и в тюрьму! В тюрьму, я говорю!

Парамон с Иваном кинулись к Авласке, Яков велел им:

– Крепче, ироды!

Они схватили крепче. Авласка испугался, закричал:

– Маркел Иванович, ты что?! Не виноватый я!

– Я не Иванович, – сказал Маркел. И тут же еще раз сказал: – В тюрьму его! И не скули! – Это он сказал уже Авласке. – Вернусь – расспрошу, всё расскажешь! Я это умею – спрашивать! А я пока, – сказал он уже Якову, – пойду скажу боярину. – И быстро вышел в дверь.

А дальше так же быстро он прошел через сени, а вот уже дальше не пошел, как говорил, наверх по лестнице, то есть туда, где теперь были палаты Шуйского, а почти бегом сошел по лестнице и так же почти бегом перешел через двор к так называемому медному крыльцу, то есть туда, где жительствовали Самойла с Марьей Колобовы, потому что, думал, сейчас нет ничего важней Петруши, надо Петрушу срочно расспросить, а Евлампий теперь что, теперь какой с него спрос, прости, Господи, а Авласке тоже лучше посидеть пока в тюрьме, там стены крепкие, дверь на запорах, его там никто не зарежет, не отравит и никаким иным способом не прикончит. А сейчас скорей, скорей к Петруше!

И дальше тоже всё у Маркела получалось быстро: когда он взбежал на медное крыльцо, стража перед ним расступилась, он забежал в сени, так сразу сказали: а, московский стряпчий! – и дальше сказали, что ему налево и наверх, он так и сделал, а там наверху на лестнице сидел мальчишка, и как только Маркел взбежал туда, этот мальчишка сразу подскочил и быстро-быстро сказал: тебе сюда, боярин! – и открыл перед ним дверь.

За дверью были маленькие сени, Маркел быстро через них прошел и попал в уже большие сени, даже это была горница, как он после увидел, и там сидел и ждал его Самойла Колобов, а рядом с ним, как Маркел сразу догадался, Самойлова жена Мария, нянька убитого царевича. Мария стояла неподвижно, опустив глаза и стиснув руки, а Самойла (который до этого сидел на лавке) сразу же вскочил на ноги и так же сразу выступил вперед и с жаром вскликнул:

– Наконец пришел! А то мы тут уже измаялись! А…

И замолчал, потому что увидел, что Маркел держит в руке объеденный калач. Маркел смутился и сказал:

– Царицын. К столу принесли.

– А! – сказал Самойла. – Вот что! – После сказал: – садись, садись, сейчас я его выведу. – И быстро развернулся и ушел в дальнюю дверь.

А Маркел оглянулся, и отступил к стене, и сел там на лавку. А калач так и держал в руке. И Мария тоже как стояла, так и продолжала стоять молча и так же молча и не поднимая головы заламывать руки. Строгий у Марии муж, подумал Маркел с одобрением.

Так он еще посидел, а она постояла, после чего раскрылась дверь и Самойла ввел Петрушу. Петруша тоже смотрел в пол. Самойла погладил Петрушу ладонью по голове, немного взъерошил ему голову, сказал:

– Не бойся, ты же его знаешь. Он человек добрый. – И сразу спросил: – Так, Маркел?

– Так, так, – сказал Маркел и даже улыбнулся.

– Тогда иди, – сказал Самойла и легонько подтолкнул Петрушу в спину. Петруша медленно пошел к Маркелу.

Самойла сказал Петруше:

– Мы с матерью здесь будем, рядом. – После чего махнул ей рукой и они оба, то есть Самойла с Марией, вышли в ту дальнюю дверь.

А Петруша подошел к Маркелу и остановился. Маркел разломил калач и одну половину оставил себе, а вторую дал Петрушу. Петруша начал есть калач. А Маркел не ел, а только смотрел на Петрушу. Когда Петруша съел свою половину, Маркел молча отдал ему свою. Петруша начал есть ее. Он ел медленно. Маркел молчал. Потом не удержался и спросил:

– Хорош калач?

– Хорош, – сказал Петруша.

– И то! Царицын же! – сказал Маркел.

– Я это знаю, – ответил Петруша. – Государь царевич мне такие давывал.

– Когда? – спросил Маркел. – На Пасху?

– И на Пасху, и так просто, – сказал Петруша и доел калач. Утер губы и прибавил: – Ему такие пекли часто, он их жаловал. – После чего не утерпел и начал рассказывать дальше: – Бывало, играем во дворе, и он же с нами, и он кричит: Арина! Это Жданова. Арина, пирогов неси! – кричит. И калачей! И эта несет. Да, – сказал Петруша уже с жалостью, – щедрот от него было много. А, говорил, стану царем, их будет еще больше.

– Кому? – спросил Маркел.

– Нам всем, – сказал Петруша. – А Годунова, говорил, велю зарядить в пушку и выстрелить в Крым.

– Почему в Крым? – спросил Маркел.

– А куда еще?! – удивился Петруша.

– А, верно, – сказал Маркел. После спросил: – А что еще про царевича скажешь? Какой он был?

– Щедрый, – сказал Петруша. – Но строгий. Если что не по его, так сразу палкой!

– По голове? – спросил Маркел.

– Обычно про спине, – сказал Петруша. – Но это не со зла, а для порядка. Он так и говорил: нет среди вас порядка, ироды, сейчас наведу! – и тогда палкой, палкой. Но это редко. И это же не посохом, как у царей заведено. А посох железный! Ну да чего тебе рассказывать, – тут же добавил Петруша, – ты же московский, ты царей навидался. Так?

– Так, – сказал Маркел. После спросил: – А как на него падучая нашла, давно ли?

– Нет, недавно, – сказал Петруша. – На Великом Посту началась. Тогда его, помню, крепко кинуло! Мы все перепугались и кто куда. Люди набежали, успокоили.

– Где это было? – спросил Маркел.

– Во дворе здесь и было, – ответил Петруша. – После, дня через три, опять. Государыня очень разгневалась, кричала: это Битяговские его испортили. Велела гнать его, не пускать его в ворота. А он кричал, что он царский слуга, и не стал денег давать, а все деньги были у него, так Годунов велел, чтобы у царицы денег больше не было, а все бы присылались Битяговскому, а уже он бы выдавал. Государь царевич за это очень крепко гневался: я, говорил, когда стану царем, сперва Годунова выстрелю, а после сразу – Битяговского.

– А после кого? – спросил Маркел.

– А после никого не называл, как будто бы, – сказал Петруша.

– Ага, ага, – сказал Маркел. – А кто его лечил, когда у него была падучая?

– Много кто лечил, – сказал Петруша. – Теперь всех и не вспомнить. Сперва одни, после другие, после третьи, и никто не вылечил.

– А уродка? – спросил Маркел.

Петруша подумал и, глядя себе под ноги, ответил:

– Не знаю я никакой уродки.