– Катился б ты отсюда, Коля. – Глаза у Берга нехорошо поблескивают. – Я со своей женщиной сам разберусь.

Ох, какие у нас волшебные заявления. И как дико от них чешутся кулаки – кто б знал. Но мы все еще в публичном месте, нужно хоть как-то сдержаться.

– С матерью моего ребенка ты без меня разбираться не будешь, – качаю головой категорично.

У Берга вытягивается лицо.

Он смотрит на Энджи за моим плечом, видит её короткий кивок.

– Можем выйти и разобраться по-мужски, если хочешь, – предлагаю спокойно, – в конце концов, она тебя из-за меня посылает.

Никуда мы не выходим, в итоге.

Уже секунду спустя кулак Дмитрия Берга знакомится с моим глазом. Знакомство выходит ярким.

– Господи, какой же ты кретин, Ольшанский.

Я произношу это бессильно и протягиваю руку, чтобы забрать у него полотенце. Маша, наш ресторанный шеф-повар, как раз принесла лед, и можно запихнуть его внутрь полотенца. Должно быть подейственнее, чем быстро нагревающийся мокрый компресс.

Ник безразлично пожимает плечами, принимая из моих рук полотенце со льдом.

Мы сидим в кабинете шеф-поварини, пытаемся “зализать раны”. Без особой пользы, нужно сказать. Фонарь под глазом Ника уже налился глубоким фиолетовым цветом. Разбитый нос уже не кровит, но медленно припухает.

– Ты мог хотя бы отбиваться? А ты просто позволил навешать себе люлей. Еще хорошо, что у Берга вовремя башня на место встала после нескольких ударов. А так… Почему ты не дал ему отпор?

Ник снова пожимает плечами, не спуская с меня все того же внимательного взгляда, которым он меня изводит весь этот абсолютно дурацкий вечер.

– Если ты собираешься молчать, я могу и домой поехать. Кажется, Дима еще должен ждать. По крайней мере, те десять минут, что он дал мне на раздумья, еще не кончились.

И ведь правда не кончились.

И пусть я и не собиралась выходить к Бергу, особенно после того, как он включил жесткого самца и на прощанье проронил вот это все: “Даю тебе десять минут на передумать, жду в машине”.

Ник-то не знает, что я не собираюсь.

Не знает.

Бросает на меня взгляд Цезаря, пораженного в самое сердце любимым приемным сыном. А мне не стыдно. Даже после всего, что он мне сказал сегодня – не стыдно. Больно только. Больно и непонятно – как с этим жить.

Потому что “не могу без тебя”, “хочу тебя себе” – это все, конечно, мило. Но это не признание в любви. Даже рядом не оно. И потому что это не признание в любви, я буду с ним настолько жестока, насколько вообще смогу.

Господи, и зачем ты создал меня настолько мстительной?

– Не всегда и не во всем есть место драке, – устало и невесело озвучивает Ник, – я не хотел, чтобы он срывался на тебе. Я этого добился. Что получилось в результате… Какая разница?

– Какая разница? – я возмущаюсь. – У тебя вся рожа в синяках, господин директор. И именно ты торгуешь этой рожей и охмуряешь крупных клиентов.

– Ничего, – Ник безразлично отмахивается, – по телефону охмурю.

Кажется, его совершенно не волнуют потенциальные рабочие проблемы. Ну и… Ну и пусть.

Я тогда тоже не буду заморачиваться. Бесит беспокоиться о тех его проблемах, которыми не озабочен он сам.

Чтобы занять руки – собираю высыпанные из ресторанной аптечки лекарства. Черт его знает, что мы тут искали, мазь от гематом все равно не нашли.

– Энджи, давай поговорим, – тихо просит Ник, – у меня волосы дыбом, когда ты так молчишь.

– Надо помолчать подольше, в таком случае, – мрачно откликаюсь, но с чувством обреченности на лице падаю в рабочее Машино кресло, смотрю на Ольшанского в упор.

– Ты что-то конкретное мне сказать хочешь?

– Ты ведь можешь дать мне один шанс?

Мда. Честно говоря, я как-то резко перестаю сомневаться, что Ольшанский сможет охмурять, даже с разукрашенной синяками физиономией.

Потому что он умеет, да. И своим обаянием, и голосом своим пользоваться умеет прекрасно. Даже в таком вот плачевном состоянии.

Мне приходится выдержать паузу, чтобы дать действительно тот ответ, который я хочу.

– Честно говоря, не знаю, зачем мне это делать. Я много времени потратила, чтобы выстроить мое нынешнее к тебе отношение. Пустить столько усилий на ветер – слишком расточительно, по-моему.

– Ты волшебно целуешься, знаешь?

Один-ноль, в его пользу. Так осторожно мне напомнить о том, что я не смогла дать ему внятный отпор. Опять. Обмирала, дрожала, даже кусалась, но скажем честно – вполсилы. С большей охотой позволяла себя целовать и отвечала сама.

– Некоторые вещи мне еще сложно держать под контролем, – проговариваю медленно, будто бы даже больше для себя, чем для него, – и в этом вопросе я буду вынуждена поставить для тебя условия. Или ты выдерживаешь дистанцию, или я вынуждена все-таки искать другую работу. Не найду до родов – пусть. Значит, займусь сделкой по размену моей квартиры. Она должна меня обеспечить на неопределенный срок.

– Энджи, – Ник глубоко вздыхает, откладывает свой компресс, подходит ближе ко мне, опускается на корточки, чтобы заглянуть в мое лицо сверху вниз. За руку меня берет, ласково поглаживая запястье. Я отворачиваюсь.

Устала.

– Я тебя не убедил, так ведь?

Я ожидала не этого вопроса. Пространной речи на тему, почему мы должны быть вместе, монолога на тему его сожалений о причиненной мне боли. А получаю это. Короткий вопрос, констатация факта, и не надо даже гадать, о чем речь.

– Не убедил, – подтверждаю кивком, – ты и до этого предлагал нам сойтись, когда узнал, что беременна я от тебя. Все дело в этом. Но я не буду соглашаться на меньшее, когда хочу получить все. Мне не нужно, чтобы на мне женились, только потому что это соответствует твоему внутреннему кодексу чести.

– Кодекс чести тут ни при чем, – Ник качает головой, – Энджи, все началось гораздо раньше. До того, как я узнал про свое отцовство.

– Ну да, – фыркаю едко, – еще скажи, что все началось во время нашей с тобой дружбы. И что все время, пока мы дружили, ты питал ко мне чувства.

– Честно говоря, так оно и было, – Ник чуть отодвигается, опираясь спиной на край рабочего стола, – тогда у меня все и началось.

Нет, это уже не смешно.

Первый мой порыв – вскочить и все-таки уйти. К Диме. И пусть я сама уже ему сказала, что не могу, я, в конце концов, беременная. Мне можно делать глупости. Мы, в конце концов, не в мелодраме, когда героиня на минуту опаздывает к назначенному сроку, и её герой улетает навек, и больше не берет трубки.

Возьмет.