Атомный корабль устойчиво шел в надводном положении, властно взрезывая и разваливая тупым носом зыбкую поверхность воды, оставляя за собой снежисто-лохматый кильватерный след. Среди белесых всполохов северного сияния твердо висела Большая Медведица, признанный небесный шеф Арктики, а молодой месяц игриво купался в подогретых светом облаках на самом изломе горизонта.

Мимо проплывали береговые огоньки, помогавшие мореплавателям. Хотелось подольше наблюдать эти звездочки, зажженные руками людей; дальше ничего не будет, ни одного светлячка. Не будет Большой Медведицы, созвездия своего детства, не будет гранитов, не будет и моря. Останется ограниченный мир, зажатый с боков, сверху и снизу, сплющенный в стальную трубу субмарины.

Находившийся на мостике по разрешению командира Дмитрий Ильич поймал себя на столь неказистой мысли, поежился.

— Поднимите капюшон, — посоветовал Гневушев. — Пронизывает с непривычки. Мерзлый ветерок.

На мостике находились Волошин и Куприянов. Ушаков видел их со спины.

Чувствовалось приближение открытого моря. Волна стала круче и говорливее. Бесшумное движение лодки с ее скрытыми в глубине двигателями невольно заставляло вслушиваться в голос волн. На Севере они сухо шелестят и, пробегая мимо, рокочут. Падая и догоняя, как бы разговаривают гребешки. Пусть посмеются знатоки, но Дмитрий Ильич убедился — волны разговаривают в разных морях по-своему. И по цвету они разные. Когда попадаешь в границу смешения Баренцева и Карского морей, разница особенно заметна. Баренцево держит зеленоватые, светло-стальные оттенки; Карское — черные, густых тонов, мрачные, будто предупреждающие об опасности, — Арктика.

И небо изменчиво по цвету, что иногда помогает мореплавателям. Над льдами обычно белесое, вылинявшее, тусклое до бесконечности. Чтобы обнаружить разводье, следует искать его прежде всего на небе. Чуткая арктическая атмосфера отражает чистую воду такими же голубовато-зеленоватыми озерами, рефракция множит их, колышет линию горизонта, и штурманы, ведущие исчисление, осторожны, не особенно доверяют видимому и даже пеленгам.

По правому борту прошло световое ожерелье огней. Гавань с отвесными скалами, обращенными к морю, самой природой приспособлена для стоянок кораблей с любой осадкой.

Обменялись сигналами. Вперед вышел эскаэр, военный корабль нового типа, с мощными радиолокационными установками, быстрым ходом, вооруженный по последнему слову техники. Эскаэр будет сопровождать их до точки погружения.

— Последний берег. — Куприянов проследил за удаляющимися огоньками, пока их не проглотили скалы.

— Первой боевой смене заступить! — распорядился Волошин.

И Гневушев, выслушав приказ, наклонился к микрофону и передал команду в центральный пост, откуда она молниеносно, по радиотрансляционной сети, поступит во все уголки корабля.

Старпом по-прежнему стоял рядом с командиром. Они ни о чем постороннем не говорили, не обменивались репликами, не шутили. Их общение ограничивалось теми командами, которые подавал Волошин и которые неизменно повторял старший помощник, распоряжаясь от его имени.

Для гражданского человека в таком поведении двух старших офицеров было что-то странное, и Дмитрий Ильич, хотя и знал многое из корабельной службы, все же невольно удивлялся такому порядку, понимая, что в нем, вероятно, скрыта определенная необходимость.

Вот и теперь ему представилась картина жизни в лодке после поступившего сверху приказа. Если по боевой тревоге на том или ином посту стояли три человека, теперь на вахте остается один. Он получает указания старшего и уполномочен следить и отвечать за порученное ему дело, будь то нагрузки, давление пара, угол сектора обзора и все прочее, чему несть числа. На приведение в действие приказания потребуется немногим больше десяти минут.

В центральной, будто по отдельным ручейкам, стекутся доклады из всех истоков, сольются в одно, и стоящий на вахте «бог центрального поста» Лезгинцев сообщит оттуда о заступлении смены.

По динамику солидно прозвучал голос Лезгинцева:

— На мостике! На подводной лодке первая боевая смена заступила на вахту!

Теперь все пока остаются на своих постах. Никто не уходит на отдых. Все так же, как и прежде, ждут следующей команды, которая после доклада старпома исходит от командира:

— От мест по боевой тревоге отойти! Разрешается выход наверх по десять человек.

Идет нормальное надводное плавание. Две трети свободны, часть из них могут выйти наверх, покурить, посмотреть на небо, вдохнуть последний разочек свежий воздух. Лодку ведет по первой смене Гневушев, а Лезгинцев, сдав вахту вахтенному инженеру-механику, поднимается на мостик в альпаковке и мерлушковой шапке.

Нос лодки наклонился, принял высокую волну и развалил ее надвое. Волна поднялась шумно, свирепо омыла упругий корпус и швырнула горсти колких иголок, больно ударивших по лицу.

Бурун расходился пышным хвостом. Мощные винты увеличили обороты.

Идя как можно дольше в надводном положении, Волошин как бы встряхивал людей морем и проверял укладку и принайтовленность многочисленных грузов.

— Скоро будем погружаться, — сказал Куприянов.

Они сошли вниз по трапу вертикальной шахты и очутились в тепле центрального поста.

Здесь была сосредоточена вся система управления движением, дифферентовкой, рулями, прокладкой курса, погружением и всплытием. Здесь установлены телеэкраны, эхоледомеры, машинный телеграф, микрофоны радиотрансляции и многое другое.

Куприянов повел Ушакова в носовой торпедный отсек.

В отсеке они остановились на металлической площадке, у торпедных аппаратов.

Внизу, у приборов, с группой матросов беседовал главный старшина.

— Как у вас? — спросил Куприянов после доклада ему вахтенного первого отсека.

— Скис только один, Трофименко, товарищ капитан второго ранга! — главстаршина указал на запасную койку, где лежал явно страдающий от качки матрос.

Куприянов соскользнул вниз.

Трофименко, лежавший лицом к переборке, повернулся и хотел встать.

Куприянов присел на корточки, притронулся рукой ко лбу матроса.

— Сильно потеете, товарищ Трофименко. Всегда так?

— Всегда, товарищ капитан второго ранга. Мутит, подкатывает… Как перейдем в подводное… — Трофименко вяло поднялся, оперся о торпеду спиной, глубоко вздохнул.

— Вы не были в дальних, Трофименко?

— Впервые…

— Готовились?

— Вместе со всеми, товарищ капитан второго ранга.

— Вы откуда?

— Из Переяславля-Хмельницкого.

— А вы, Амиров?

— Я из Оренбургской, товарищ капитан второго ранга.

— А точнее?

— Из Илекского района. Село Чесноковка. Не бывали у нас, случаем?