Мне принесли соседа. Я давно мечтал о верном молчаливом друге с мочеотводником (или как это называется?). Лежишь, беседуешь с попискивающим аппаратом искусственной вентиляции легких, умиротворяюще капают по трубкам питательные смеси…

Нет, решительно, мне нравится мой сосед.

Для того, чтобы уточнить имя нового друга, кинулся в ординаторскую – а там три комнаты! два холодильника, диваны в каждом углу, аппарат для льда (я сейчас палку в другую руку перехвачу, чтобы пальцы на руке было удобно загибать), три медсестры (очень годные), музыкальный центр, DVD с плазмой…

Бессильно спустился по стене. Конечно, когда у одних – уют и нега, художественные фильмы на полстены и реальные перспективы блуда на рабочем месте, а у другого – только молчаливый, ссущийся в бутылку друг, даже имени которого ты не знаешь, а из радостей только горсть обезболивающего в кармане бухенвальдовской пижамы – шансы не равны изначально.

Решил назвать нового друга Стасиком.

И выбираться из этого притона.

P. S. По итогам, такскать, дискуссии.

Я совершенно не против соседа!

Конечно, все эти помигивание и писк несколько настораживают, но в положение войти могу.

Я с факелом кинулся к медикам, чтобы просто позырить, как они жмутся вдесятером у печурки, а по стенам в три ряда нары стоят, забитые бредящими тифозными. Ну, раз в больнице мест нету, думаю, может, подсоблю чем? Разнесу морковный чай, например.

А там – MTV и Леди Гага, которую я ценю и даже подражаю ей, когда медикаменты срабатывают.

То есть жизнь налаживается!

Пожелал всем приятного аппетита и добрых снов.

Пусть мне еще нанесут разного бредящего народа – я согласный. Лишь бы Антон Палычу Чехову было уютно в апартаментах.

Ходил недавно в оперу.

Женские родственники предусмотрительно захватили с собой какие-то особые вечерние платья, а одна так даже шляпку с собой взяла.

Особенность моих домочадцев таскать за собой дикие горы одежды, сумок и подсумков, чемоданов и чемоданчиков, лекарств, книг, ноутбуков, зонтов, туфель простых и выходных, полотенец каких-то, фотографической техники со съемными объективами, парео и т. п. меня уже давно не удивляет. Эта особенность приятно удивляет обслуживающий персонал гостиниц.

Если вы, не дай вам боже, случайно увидите у какой-нибудь гостиницы огромную гору разномастных чемоданов, а на этой горе радостно смеющихся гостиничных служителей, то будьте уверены: мы где-то тут рядом, неподалеку. И если есть где-то святилище гостиничных чемоданных таскальщиков, без сомнения, на стенах его есть наши фамилии.

Не исключаю возможности, что ряд моих родственниц уже обожествлен наиболее фундаменталистской частью колл-боев. И не беда, что значительная часть багажа по итогам путешествия обретает новых хозяев, безвозвратно теряясь для прежних, у всяческих жуликов мы тоже на очень хорошем счету. Зато у нас у всех крепкие тренированные руки, прекрасно развитые мышцы ног и удивительная для многих походка персонала, заряжающего крупнокалиберные морские орудия (про элеваторы подачи снарядов я знаю, но вообразим, что они сломались).

Перед походом в оперу женская часть семьи придирчиво рассмотрела скудные возможности моего вещевого мешка в рамках разгоревшейся дискуссии: можно ли одеть меня прилично? Можно ли меня в моих галифе и галошах выпускать в свет? Или лучше, как задумывалось ранее, оставить меня под лестницей в обнимку с тыквой, замершего в ожидании доброй феи-крестной?

Я предложил несколько острых по задумке вариантов моей драпировки в сорванную портьеру. Но был отослан в пахнущий фэшн-содомией магазин, где, не приходя в сознание, купил себе полную униформу опереточного злодея с возможностями. Из-за нехватки времени брюки мне подшивали, пока я, суетливо переминаясь, торговался у кассы.

Опера мне, по привычке, очень понравилась. Я же всему активно, хоть и безвольно, сопереживаю.

Правда, слухом вот не обладаю, но так даже интереснее.

В аэропорту было скучно, а в самолете весело. Из меня никудышный Филеас Фогг.

Помню, летел я некоторое время назад по какому-то зимнему праздному случаю в далекую страну. Что-то надоело мне это снежное безмолвие и звон льдинок в бадейке для умывания. Захотелось обжигающего пятки черного песка. Тем более что скворечник мой на о. Т-фе, который я трудолюбиво смастерил к тому времени из обломков кораблекрушений, собственной слюны и ила, практически вопил о том, что простаивает он и одиноко ему, и хочет, чтобы я пробежался, хохоча и разбрасывая одежду, по его просохшим половицам прямо на балкон, под которым океан бьется в застывшую лаву.

Так всем своим близким и рассказал, подведя их к дымящейся проруби для назидания.

– Умаялся я, детушки мои, молодцы мои любезныя! Пора мне отдохнуть несколько, потому как, сволочи вы распоследние, надоели мне как собаки, чесслово! Идите руки мне целуйте, не забывайте…

А сам гавайскую рубаху под наборным, с кистями, поясом оправляю торопливо.

Всхлипы и робкие просьбы о подарках пресек крестным своим благословением уже из саней, потому как помню про родительскую строгость и лимиты.

Ну и полетел, значит. С самого начала решил выбрать авиакомпанию честную, желательно с немецким чтоб экипажем, чтоб был порядок во всем и хоровые спевки пассажиров при посадке. Лучше уж под «Дойчланд, Дойчланд юбер аллес!» садиться, чем, как в прошлый раз на «Ютейре», под бешеные крики стюардесс: «Всем сидеть! Сидеть, я кому сказала?!»

Для начала немцы решили меня удивить своей пунктуальностью. Пока я бегал по гулкому аэропорту (вылет в четыре утра, как у немцев завсегда полагается), путаясь в своем праздничном зеленом пальто с лисьим воротником, жены прежней последней памяти, пока лаялся с буфетчиками на предмет стоимости их колбасы, объявили посадку и, немного погодя, тут же ее и отменили. Не прилетел аэроплан за нами, отчаянными аэронавтами. А у меня же все по часам, я ведь расписание пересадок такое составил, что мышь в зазор не протиснется! Вернулся, конечно, долаиваться с буфетчиком, разбил у него два блюдца, немного успокоился. Почитал газету у спящего соседа. Померил его шапку, решил было даже поменяться. Но тут как раз новое объявление подоспело. Спешите! Спешите! Только сейчас!

С двумя шапками в руках кинулся вновь на регистрацию.

Народ в очереди на посадку подобрался очень злой. У нас в уезде так заведено: если летишь взарубеж, то соответствуй имперской мощи. Рядом рейс на Караганду фиксировали, так любо-дорого было посмотреть на отлетающих. Едва ли не все меж собой целуются, радуются возможности вылета, помогают друг другу чемоданы перетаскивать, улыбки, румянец. А в нашей, зарубежной, очереди атмосфера с самого начала была тяжелой. Гнетущей. Таможня с пограничниками, сладко потягиваясь и разминая затекшие члены свои, только появились, а в очереди уже скандалы начались нешуточные. Я, смиренно опустив очи долу, хотел скорее в самолет, и в скандалах участия старался не принимать. Решил поберечь силы для полета.