Я не помню, чтобы она когда-нибудь смеялась до упаду или вела себя легкомысленно. Это и есть взрослая жизнь? Или глубокие морщины у нее на лбу, с которыми даже ботоксу не под силу совладать, – это результат папиного поведения?

В моей голове засел один вопрос, который так и норовит сорваться с языка: любит ли она его?

– Ты знаешь, как я сломала руку? – Я поднимаю запястье, отчаянно желая получить ответ.

Мамин взгляд опускается на мой шрам, а потом поднимается на мое лицо. Она растерянно смотрит на меня.

– Конечно. Ты упала в школе.

– Нет, это папа его сломал.

Мама бросает нож.

– Значит, вот что ты помнишь? Это неправда! Эту ложь распространяла твоя школа, чтобы не платить за собственные противозаконные действия. Но твой отец все решил. Они оплатили все три года твоего обучения там. – Она поднимает нож и продолжает крошить лук. – Поверить не могу, что после всего, что мы для тебя сделали, ты помнишь только эту ложь!

Я настолько запуталась, что у меня начинает кружиться голова. Неужели Истон солгал мне? Нет. Он лишь повторил то, что я рассказала ему сама. Так может, это я была неправа? Может, я все неправильно поняла? И что мама имела в виду под фразой «после всего того, что мы для тебя сделали»? Пустая квартира, пропавший телефон, бесцветная спальня – все это сложилось в одну большую тревожную картину. Она пыталась помешать мне вспомнить прошлое, потому что боялась того, что я знала?

– Где мой телефон, – требовательно спрашиваю я, – и сумка? Где они? Где все те вещи, которые вы забрали из моей квартиры?

Мамина рука дергается, но она не поднимает глаз от разделочной доски.

– Наверное, их потеряли в полиции.

Этот бесстрастный тон выдает ее с головой.

– Как они теряли доказательства в папиных делах, когда он получал взятку?

– Убирайся! – В ее голосе звучит тихая угроза. – Убирайся и не возвращайся, пока не выкинешь эти бредни из головы. Я не позволю тебе чернить отца! Если не перестанешь повторять эту ложь, тебе, возможно, придется вернуться в больницу.

Я сжимаю нож в руке.

– Надеюсь, вы не станете трогать Дилан.

– Повторяю, убирайся!

Судорожно вздохнув, я кладу нож и выхожу из кухни, но не иду к себе, потому что больше не хочу задерживаться в этом доме ни на секунду. Взяв куртку Истона и свой рюкзак, я ухожу. Мама меня не останавливает, не спрашивает, куда я собралась. Она не хочет ничего знать.

Я достаю телефон и пробиваю адрес Паркер. Звонить не хочу. Она может не взять трубку, но у нее не получится заставить меня уйти из ее дома до тех пор, пока я не выскажу все, что собираюсь. Автобусы в ее квартал не ходят, поэтому мне приходится идти пешком. На дорогу уходит полчаса.

Паркер открывает дверь и хмурится.

– Что ты здесь делаешь, Хартли?

– Папа обижает Дилан, – сразу беру я быка за рога. – Ты должна забрать ее оттуда.

Лицо старшей сестры искажается злостью.

– Мама уже позвонила мне и рассказала, что ты снова начинаешь рассказывать всякую ложь. В прошлый раз ты чуть было не уничтожила нашу семью! Может, никто не рассказал тебе, но тебя отослали, потому что ты никак не могла угомониться. Ради всех святых, Хартли, перестань сочинять эти дурацкие истории, и все мы будем счастливы! Если кто и причиняет боль Дилан, то только ты.

От ее обвинений у меня подкашиваются ноги.

– Тебя там не было! – с жаром продолжаю я. – Папа схватил ее за лицо…

– Она не приняла свои лекарства. Ты понимаешь, как это опасно? Конечно, нет, потому что тебя здесь не было и ты не видела, через что пришлось пройти Дилан. Папа сжимал ее челюсти? Конечно, надо же было убедиться, что она проглотила эти таблетки. Ты ничего не знаешь. Мама говорит, ты помнишь только свои небылицы, и теперь я вижу, что она права. Возвращайся в Нью-Йорк, Хартли, – Паркер кривит губы, – здесь ты никому не нужна.

Она шагает обратно в дом и захлопывает дверь прямо у меня перед носом.

Я еще долго стою там, глядя на медную ручку, пока завитки на каллиграфической «Р» не сливаются в одно мутное пятно. Даже не знаю, что мне делать. Можно пойти в полицию, но что я им скажу? У меня нет доказательств.

Запястье начинает болеть. Мне нужна моя история болезни. Может, там будут какие-нибудь подсказки? Хотя я даже не знаю название школы, в которой училась. Как и ее адрес. Нью-Йорк – большой штат. Кто бы мог подумать?

Я вспоминаю о непрочитанном сообщении от Дженнет. Спешно вытаскиваю телефон и открываю приложение.

Черт! Надо было прочитать его раньше. Нужно вернуться домой. Я не стану заходить, но мне просто необходимо увидеться с Дилан и поговорить с ней, заверить ее, что она может на меня рассчитывать, что бы ни случилось. Снова отказавшись от идеи ехать на автобусе, я вызываю такси – дом Паркер находится в десяти минутах езды от дома родителей. Чудо, что я подъезжаю одновременно с Дилан.

– Дилан! – Я бегу к ней и кричу, чтобы привлечь ее внимание. – Ну как, хорошо провела время?

Она останавливается и широко улыбается мне.

– Еще как!

От нее пахнет сеном, навозом и по́том, но мне все равно, потому что сестра улыбается. Хочется ее обнять, но боюсь, она оттолкнет меня. Да и пусть! Я подхожу и быстро прижимаю ее к себе. Она едва обнимает меня в ответ, но не сопротивляется, и это уже одна маленькая победа.

Я оглядываюсь, прикидывая, сколько у меня есть времени до тех пор, пока из дома не выйдет мама и не прогонит меня.

– У тебя есть свой телефон?

Дилан хмурится.

– Да, а что?

– У меня новый телефон, и я хочу добавить тебя в контакты. Будем переписываться во время уроков и все такое. – И ты напишешь мне, если я буду нужна тебе.

Она медленно вытаскивает свой мобильник.

– Ну давай. Только я не особо люблю переписываться.

– Хорошо. Я буду стараться не сильно беспокоить тебя. – Давай же, давай быстрее! – Какой верховой ездой ты сейчас занимаешься?

– Сейчас конкуром. – Она снимает блокировку.