Когда тишина в пещере затянулась, звуки снаружи, казалось, стали громче. Птицы перекликались на верхушках деревьев, и раздавалось хлопанье крыльев, когда к стае присоединялись вновь прибывшие в поисках безопасного местечка для ночевки. Невдалеке послышался сдавленный хохот гиены.

— Джон, поговори со мной, пожалуйста, — сказала Мара. — Я хочу больше знать о тебе.

Муж глянул на нее через плечо, будто не веря, что для нее это важно.

— Я хочу знать о тебе все. — Мара доверительно улыбнулась ему. Одно выражение на его лице сменялось другим, но он все не решался заговорить, то ли подыскивая слова, то ли не зная, что сказать. Наконец он собрался с духом.

— Когда мне было десять лет, у моей матери случился роман с британским офицером. Был большой скандал. Его перевели в Индию. Она поехала за ним. Однажды утром она просто упаковала вещи, поцеловала меня в лоб и попрощалась — взяла и уехала. Я бежал за ее машиной, но машина так и не остановилась. — Джон говорил короткими фразами, как будто чем меньше слов он употребит, тем менее болезненным будет их смысл. — Мой отец не смог перенести позора. Он попросил перевести его в самый удаленный гарнизон. На границе не место для ребенка. Поэтому, сама понимаешь, было не важно, в какую школу меня отправят. Я даже каникулы проводил в Англии, все в том же Харнбрук-Холле. Даже Рождество. Обычно жена директора приглашала меня на вечерний чай, — короткий горький смешок сорвался с его губ. — Она все время боялась, что я что-то разобью или поломаю.

Мара в смятении глядела на Джона. Ей вспомнились их семейные рождественские вечера, хаотичные сборы родственников в душном доме, запеченная индейка на сдвинутых вместе разнокалиберных столах, неизбежная партия в крикет всей семьей, сразу за «тихим часом». На Рождество даже отцу Мары передавалось праздничное настроение, а мать, сидящая в окружении гостей, казалась радостной и счастливой. Мара почти физически ощущала холод промозглого английского Рождества в отдающей эхом пустоте покинутой школы. От мысли о том, что Джона маленьким мальчиком оставили там одного, у нее и самой к горлу подступил комок.

— Когда мне исполнилось шестнадцать, — продолжил Джон, — моя мать выслала мне немного денег, чтобы я смог приехать в Индию и повидать ее. Я пошел в турагентство покупать билет до Бомбея. Но потом передумал. Вместо этого я поехал в Кению. — Опустившись рядом с костром, Джон принялся ломать хворост, собранный по пути к пещере. — Я устроился на работу в «Мусайга клаб» в Найроби, зазывал посетителей и работал мальчиком на побегушках. — Он криво улыбнулся Маре. — Единственное, чему научили меня в Харнбрук-Холле, это искусству говорить и вести себя как джентльмен. В клубе это понравилось.

Джон сложил хворост в пирамидку посередине очага, достал коробок спичек и поджег пучок сухой травы, подложенной под низ. Подавшись ближе, Джон стал усердно дуть, пока не появились голубоватые язычки пламени.

— А как ты начал работать у Рейнора? — спросила Мара, подсаживаясь поближе к костру.

— Я встретил его в клубе. Он сидел на веранде, ожидая клиента. Тогда профессиональным охотникам было запрещено заходить внутрь. Когда я увидел его, я сразу догадался, чем он зарабатывает на жизнь, пусть даже на нем были галстук и костюм. Что-то такое в нем было. Он словно все время был начеку. Я подошел к нему и прямо спросил: «Вы охотник?» Рейнор сказал: «Да». Я спросил, не возьмет ли он меня к себе в ученики. — Джон посмотрел на Мару, теперь его взгляд был теплым и открытым. — Он сказал, что даст мне испытательный срок. Я до сих пор помню его слова: «Если у тебя острый глаз, я могу научить тебя стрелять. Но главное — это отважное сердце, врожденные инстинкты и любовь к саванне — они либо есть, либо их нет. Есть ли это в тебе — покажет время». Он забрал меня к себе в Танзанию.

Мара вспомнила фотографии Джона, запечатлевшие, как он дважды получал приз «Shaw & Hunter», ныне украшавшие стены приюта.

— Рейнор, должно быть, очень гордился тобой.

— Да. — Джон посмотрел на свои руки. — Он был мне как отец.

Мара надолго замолчала. Ей не хотелось докучать Джону расспросами и бередить его старые раны. Но знала она и другое: откровенность и доверительность, которые появились между ними тут, вдали от остального мира, казались невозможными больше нигде.

— А как же твой настоящий отец? — только и решилась спросить она. В свете костра Мара увидела, как на щеке у Джона дрогнула и напряглась маленькая жилка.

— Больше я его не видел, — ответил Джон. — Он умер от холеры вскоре после того, как я поступил на службу к Рейнору. Я узнал об этом годы спустя. А с матерью мы утратили связь еще тогда, когда я не поехал в Бомбей. Она попросту перестала отвечать на мои письма. Моей семьей стал Рейнор.

В наступившей тишине потрескивал охваченный пламенем хворост.

— Но теперь у тебя есть я, — произнесла Мара.

— А теперь у меня есть ты. — В глазах Джона появилось удивление, словно он только сейчас до конца осознал, что женат.

— Мы создадим свою семью, — сказала Мара. — У нас будут дети.

— Да, — кивнул Джон со смешанным чувством радости и недоверия. — Хотелось бы.

— У нас их будет как минимум трое, — продолжала Мара.

Джон долго молча смотрел на нее, затем послышался прерывистый глубокий вздох, а с выдохом его, казалось, покинули все страхи и сомнения.

— Я так рад, что встретил тебя, Мара, — сказал он. — Это многое для меня значит.

Он подсел поближе к ней и неловко поцеловал в щеку. Потом его губы нашли ее губы, вначале нежно коснувшись, затем все настойчивей прижимаясь к ним. Внезапно, запустив пальцы в ее волосы, Джон притянул ее к себе.

Целуя ее лицо, он расстегивал пуговицы на ее рубашке, стягивая ее с плеч. Провел одной рукой по груди, зацепившись загрубелой ладонью за бретельку лифчика. На мгновение Джон замер, будто ожидая от нее какого-то знака. Сомкнув руки у нее за спиной, он расстегнул лифчик и сбросил его на пол.

Джон отстранился, любуясь ее грудью, розовеющей в сполохах костра.

— Ты так красива, — проговорил он. В его голосе благоговение граничило с изумлением, будто он не мог поверить, что она действительно принадлежит ему.

Мара почувствовала, как ее тело выгибается ему навстречу. Казалось таким естественным заниматься любовью в пещере. Это было так не похоже на их первые ночи, проведенные в гостинице в Кикуйю, где матрацы скрипели при каждом движении, а из бара этажом ниже доносился невнятный шум голосов. Тогда они не знали друг друга и были очень осторожны, боясь причинить боль или испытать ее. Не похоже это было и на те две ночи в приюте, где они занимались любовью, пусть и под пологом одеял, но с непреходящим чувством, будто за ними следят.

Только здесь, в пещере, где их оголенные тела быстро согревало пламя костра, а прохладный ночной воздух нежно овевал их, и начался по-настоящему их брак.

От этого воспоминания, словно от дыма костра, у Мары запершило в горле. Она с силой сжала в руке подобранный уголек. Ее взгляд упал туда, где, обнявшись, они лежали той ночью, такие счастливые и полные надежд, в неведении, что ждет их впереди.