Танцорка повернула голову, и Адриан представил, что она улыбается. Он всегда считал, что боги ошиблись, не наделив животных способностью улыбаться и смеяться. Каждое живое существо должно иметь возможность испытать это удовольствие, хотя, если подумать, не так уж приятно сознавать, что собственная лошадь могла бы над тобой смеяться.

В конюшне вдруг стало совсем темно, будто кто-то перегородил дорогу тусклому свету, проникавшему со двора. Повернувшись, Адриан увидел в дверях чей-то смутный силуэт.

– Пиклз?

Это был не Пиклз. Адриан насчитал пять человек, прежде чем они начали закрывать двери. Вспыхнул фонарь, и Адриан увидел Энгдона. Вместо мантии он был облачен в шерстяные штаны и легкую рубаху – дворяне считали это домашней одеждой. Стало ясно, почему Пиклз проиграл схватку. Энгдон был не намного ниже Адриана, и у него были мощные руки и плечи, какие Адриану доводилось видеть у батраков в поле или у собственного отца.

– Прости, но Пиклз не придет. Так, значит, ты говорил, тебя зовут Адриан. – Энгдон ударил рукоятью топора по ладони. Остальные были вооружены палками, мантий на них тоже не было. – Похоже, тебе недостает твоих мечей, Адриан.

– Они никуда не делись. Я оставил их в комнате. – Адриан надеялся, что юноша достаточно умен, чтобы услышать скрытую в его словах угрозу, но Энгдон пропустил ее мимо ушей.

– Вот об этом ты еще пожалеешь.

– Почему же?

Помахивая палками, парни медленно окружили Адриана. Пристально глядя на него и угрожающе ухмыляясь, они принялись громко стучать палками по бочкам и стойлам, явно находя особое удовольствие в запугивании противника. Им было весело. Это было своего рода ритуалом, помогавшим раззадорить себя и обрести уверенность в собственных силах. На поле боя все происходило почти так же, только с большим размахом и более устрашающими способами.

Каждое сражение начиналось с того, что противники выстраивались друг против друга в бесконечные шеренги в пять-десять рядов. Их разделяла полоса травы, шириной не более ста ярдов. Сначала они пристально смотрели друг на друга, затем начинали колотить по щитам мечами и топорами и, наконец, выть, как волки. Никто не давал им такого приказа, ни один командующий не велел им вести себя подобно зверям: люди, готовящиеся к убийству, сами превращались в зверей, у которых заложенные природой инстинкты рвались наружу. Обе стороны делали все, что в их силах, чтобы запугать противника. Это и была настоящая битва. В любом из сражений, в которых участвовал Адриан, равновесие сохранялось до тех пор, пока противники не видели друг друга. Как правило, чаша весов склонялась в пользу более многочисленной, но отнюдь не более боеспособной стороны. Никому не нравится быть в меньшинстве. Страху добавляла конница, вид несущихся во весь опор лошадей. Грохотом и звериным воем солдаты пытались добиться перевеса в свою сторону, потому что выигрывал не тот, кто лучше сражался. Сражения никогда не длились до последнего боеспособного человека. Побеждала всегда та сторона, которая первой обращала противника в бегство. Адриан не раз видел, как бежит войско, которое могло бы одержать победу, если бы не думало, что проигрывает.

При любой стычке шансы на победу возрастали, если с самого начала удавалось вселить в противника страх и чувство безнадежности. Адриану это было известно лучше, чем Энгдону и его дружкам, которые действовали скорее инстинктивно. Как и вой, подобные вещи легко усваивались теми, кто хотел нанести вред. Это был ключевой момент любой схватки, и Адриану – одному против большинства – отводилась в ней определенная роль: дрожать от страха и, если возможно, плакать и молить о пощаде.

– Ты дружишь с Пиклзом, – сказал Энгдон обвинительным тоном. – Вам нравится ставить меня в неловкое положение. Вы находите забавным унижать тех, кто, несомненно, лучше вас. Но я этого не потерплю. И никто из моих друзей тоже.

– Я видел, что вы сделали с Пиклзом. По-моему, это слишком жестокая плата за какой-то брошенный пирог.

– Мы преподали Пиклзу урок. Это все-таки школа, для того она и существует, чтобы получать пользу от уроков. Однако большая часть того, чему здесь учат, бесполезна – просто слова. За пределами этой долины слова ничего не значат. Но я учу кое-чему важному, как в настоящей жизни. Мои уроки не проходят даром и запоминаются на всю жизнь, и сейчас я преподам тебе, Адриан, один из таких уроков. Я научу тебя уважать тех, кто стоит выше тебя.

– Ценю твою заботу, но я не студент.

– Это бесплатный урок. – Энгдон обошел вокруг Адриана и крепко схватился обеими руками за рукоять топора.

Адриан слегка расставил ноги, согнул колени и равномерно распределил вес тела. Он следил за движениями Энгдона и за тем, куда был направлен его взгляд. Сын барона собирался замахнуться справа налево, целясь Адриану в бок, а не в голову, стало быть, он хотел избить его, а не убить. Сзади послышался шорох сена, говоривший о том, что остальные подходят ближе.

Энгдон чуть развернулся и крепче сжал рукоять топора. Видно было, как напряглись его мускулы, а на шее вздулись жилы, он начал замахиваться, но за спиной юноши мелькнула какая-то тень, и топор словно застыл на месте.

– Мффтт… – тихо выдохнул Энгдон, изогнув спину и широко раскрыв глаза.

В следующее мгновение он рухнул на колени, замер, а затем повалился на бок. На рубахе проступило кровавое пятно, которое стало быстро расплываться, пропитывая ткань.

Тень превратилась в безликий черный плащ и капюшон. Мрачный жнец сделал шаг вперед, и остальные ученики бросились к дверям, судорожно пытаясь их открыть. Вырвавшись из конюшни, они помчались прочь, уронив на траву фонарь, который тотчас погас, выдохнув тонкую ниточку дыма.

– Зачем ты это сделал? – закричал Адриан и бросился к раненому юноше.

Ройс отступил в тень, подобрал кожаные ремни и молча вышел из конюшни.

* * *

– Мы это уже обсуждали, Ройс! – бушевал Аркадиус. – Я же тебе говорил, что нельзя ранить студентов!

– Ты говорил, нельзя убивать, – ответил Ройс. – Если хочешь избежать недопонимания, выражайся точнее! Не волнуйся, выживет твой маленький барон. Поверь, я знаю, куда втыкать нож.

Они были в кабинете профессора. После происшествия в конюшне Адриан отнес раненого Энгдона в школьный лазарет и отправился к Аркадиусу, а тот вызвал Ройса. Войдя в кабинет, вор откинул капюшон. В руках он держал кучу ремней и пряжек, которые разложил на одном из ящиков, и теперь, усевшись на другой, продолжал шить толстой изогнутой иглой, словно дама из благотворительного кружка по изготовлению стеганых одеял.

– Начнется расследование, – процедил профессор. – Этого непременно потребует ректор.

– Меня это не касается, если он меня не побеспокоит, – сухо ответил Ройс.

– Боюсь, он станет настаивать на твоем аресте.

– Не повезло ему.

– Я не допущу, чтобы ты превратил университет во вторую Колнору.