Вдруг до Яги дошло, что единственным звуком в комнате были женские голоса, шепчущие молитвы на польском. Но где же немцы? Она прислушалась. Они удалялись. Немцы уходили! Что это было, если не чудо? Поисковые группы встретились на середине улицы, прямо перед дверью ее дома. Каждая считала, что нашла подозреваемого. Немцы покинули Лекарскую улицу, даже не постучав в дверь Яги. Другим так не повезло. В соседском доме, как оказалось, скрывали пятерых евреев. Выведя жильцов и их опасных гостей, немцы расстреляли их прямо на перекрестке275.

Несмотря на то что жизнь на «арийской» стороне становилась все более рискованной, здесь все равно продолжали появляться новые дети – особенно связанные семейными узами со старыми друзьями Ирены. Родителями одного из таких детей, Михала Гловинского, были Фелисия и Генрик. Летом 1942 года, к началу Grossaktion, Михалу было семь лет 276. Когда пришли за их семьей, дед Михала Лазарь отказался подчиниться и, выбросившись из окна, разбился насмерть. Но Михала, его родителей, как и многих других, отправили на Умшлагплац. На платформе еврейский полицейский показал им дыру в ограждении, и семье удалось скрыться в относительно безопасном подвале разрушенного дома. Семья Гловинских месяцами пыталась выжить в гетто, и наконец, в первые дни 1943 года, в обмен на крупную взятку немецкий офицер позволил им спрятаться под брезентом армейского грузовика и так пересечь блокпост. Михал и его родители присоединились к его тете на маленьком чердаке на «арийской» стороне города.

Была ли это тетя Теодора? Среди тетушек и дядюшек Михала были Йозеф и Теодора Зисман, старые друзья Ирены, которым удалось выбраться из гетто всего несколькими неделями ранее. Кузен Михала, маленький Петр, уже был в безопасном приюте благодаря Ирене. Михал провел ту зиму на пыльном чердаке, играя в шахматы и тихо заучивая католические молитвы, пока и это убежище не раскрыли шмальцовники. Иного выхода, кроме как бежать, у них теперь не было. Отец Михала – которого было труднее всего спрятать, из-за чего он представлял для семьи опасность, – бежал в ближайшую деревню, сказав, что все равно выживет. Чтобы помочь Михалу и женщинам, семья наконец обратилась к Ирене. Та нашла Фелисии работу служанкой у богатой польской пары участников Сопротивления, руководивших одной из тайных школ в Отвоцке. Так Михал исчез из поля зрения гестапо сначала в приюте в Отвоцке, а затем в Турковице вместе с Катажиной Мелох.

Десятилетия спустя Михал Гловинский так напишет о своем детстве в Варшаве: «Я постоянно возвращался к одной мысли: что получил тогда неоценимый дар – жизнь»277. Молодой женщиной, подарившей жизнь ему и его двоюродному брату Петру – как и двум с половиной тысячам других детей, – была «невероятная, чудесная Ирена… ангел-хранитель тех, кто скрывается, оберегающий детей… Ирена, которая в пору великой смерти всю себя посвятила спасению евреев».

Ирена лишь отмахивалась от подобных утверждений. Она всю жизнь жила с призраками тех, кого не смогла спасти, – таких, как Ева или доктор Корчак. Тех тридцати двух сирот и десятков тысяч других детей, которые, ни в чем не повинные, шли, зажав в руке кусочек мыла, в ожидавшие их «душевые» Треблинки. Само выживание, понимала она, «было героическим опытом для маленьких детей»278. Лишь немногим из них удастся когда-либо воссоединиться со своими семьями. Ирена всегда говорила, что именно они проявили настоящую смелость, они и те девочки-проводники, которые после того, как перестали действовать пропуска в гетто, стали приводить детей к ней домой. А еще водители трамваев и сторожа. Молодые люди, сбрасывавшие на парашютах пакеты с деньгами. Медсестры вроде Алы и Хелены. Монахини и приемные семьи. И, прежде всего, матери и отцы, которые отпускали детей от себя. Она сама, всегда настаивала Ирена, была лишь наименее важной частью хрупкой, но невероятно эффективной сети, связавшей в единое целое множество незнакомцев, число которых весной 1943 года насчитывало уже несколько тысяч.

Варшава, апрель – июль 1943 года

Страстная неделя перед Пасхой в тот год пришлась на теплый апрель. В Вербное воскресенье прямо вдоль стены гетто, словно яркий весенний цветок, расцвела ярмарка с аттракционами. Одной из изюминок была «небесная карусель». Колесо обозрения поднимало молодые парочки высоко в воздух, откуда открывался вид на запретный еврейский квартал279. Торговцы наперебой предлагали горячую выпечку, и весь вечер веселая музыка смешивалась с детским смехом.

Начало Страстной недели, 18 апреля 1943 года, также совпало с еврейской Пасхой, и многие в гетто втайне готовились к ней. Но еще задолго до полуночи по кварталу разнесся слух об очередной Aktion. В таких слухах больше никто не сомневался, и скудные праздничные столы мгновенно опустели280. Вместо этого семьи провели следующие несколько часов, собирая вещи. Не для бегства на восток. Не для отчаянной вылазки через стену. Но чтобы спрятаться на неприметных чердаках и в подземных убежищах, которые сотни людей сооружали для себя всю весну.

Когда дети и самые слабые ушли под землю, молодежь гетто забралась на крыши и заняла посты в переулках. Скауты укомплектовали наблюдательные пункты и сверяли коды для передачи сообщений. Гетто затаилось. Около двух часов ночи его стены тихо окружили эсэсовцы. «Арийская» сторона города в это время мирно спала.

Но в еврейском квартале не спал ни один человек. Скауты разнесли новость по всему гетто. Началось. Жители гетто знали, что, когда наступит следующая фаза депортаций, на этот раз это будет битва не на жизнь, а на смерть. К двум тридцати ночи Сопротивление было мобилизовано. Заняв позиции на переднем краю, почти 750 человек, вооруженных молодых мужчин и женщин, ждали. Одним из их руководителей был Марек Эдельман. Товарищи Ирены по «Жеготе» – Юлиан Гробельный, Леон Фейнер и Адольф Берман – тоже не спали, разрабатывая планы поддержки бойцов. Адольф и Леон руководили доставкой ручных гранат и оружия через опасные тоннели, вырытые под стенами гетто281. Юлиан, ослабленный из-за обострившегося туберкулеза, отдавал приказы из дома и рассылал по всему городу связных, собирая информацию. Одно из первых таких посланий получила Ирена, которая уже направлялась к линии противостояния, готовая сделать все, что потребуется. В то утро Ала Голуб-Гринберг тоже готовилась к операции. Она пережила эти долгие отчаянные месяцы, работая швеей на фабрике Теббенса, но не в этом было ее призвание.

С двух часов ночи и до самого раннего утра все было тихо. Гетто наблюдало. Немцы оставались на своих позициях, дожидаясь глубокой ночи, и около четырех часов начали небольшими группками просачиваться в ворота, уверенные, что устроят мирно спящим жителям гетто страшный сюрприз. Около шести утра, когда солнце уже поднималось над горизонтом, на углах улиц гетто и крышах его домов сосредоточились две тысячи эсэсовцев. Часом позже взревели двигатели, и в квартал двинулись оборудованные пулеметами мотоциклы и несколько танков. Сигнал был дан, и эсэсовцы устремились вперед. Но невидимые еврейские бойцы их опередили. Заняв позиции, бойцы Сопротивления отрезали немцам пути отхода из гетто и открыли яростный огонь.