Всякая безделушка может стать красивой, если к ней душа приложена.

— Вот не читаю я поэзию, не нужна она мне, — продолжил он свои рассуждения. — Но я любую работу уважаю, если она сделана с толком и с любовью. Работа поэта, как я понимаю, состоит в том, чтобы расставить нужные слова в нужном порядке. В этом он близок к каменщику, который делает то же самое, только вместо слов у него кирпичи.

— Я не согласен с вами, — мотал головой Поэт. — Когда хвалят мастерство каменщика, это одобрение. Когда подчёркивают мастерство поэта, это оскорбление. Поэт не должен быть мастеровым. Создавать рифмованное здание из слов — плохое занятие. «Когда б вы знали, из какого сора…» Не из добротных кирпичей, не по задуманному плану создаются строки, способные взволновать сердца. Вдохновение, а не упорный труд, — вот что рождает поэзию. Это непостижимая сила, а не точный расчёт. Рильке считал поэзию пятой стихией.

— Ну, не знаю, не знаю… Когда строитель строит мост, у него есть план этого моста, есть чертежи. Попробовал бы он построить мост из одного «вдохновения»!

— Так я вам и говорю, что работа поэта особого рода, и нельзя её сравнивать с ремеслом.

— Этого я не понимаю, — продолжал Андрон. — А если нет вдохновения? Всё — работа встала?

— Да! — ответил Поэт. — Если чувствую, что нет вдохновения, я займусь чем-то другим, но стихи писать не буду.

— Хорошо устроились! — подсмеивался Андрон. — Хочу — работаю, хочу — не работаю. А как тогда на жизнь зарабатывать? Непонятно.

— А поэзией и нельзя заработать, как вы говорите, «на жизнь». Поэзия не про это.

— Значит, у поэта должна быть вторая работа, и уже «без дураков» — от звонка до звонка. Вот вы где работали, чем зарабатывали?

— Сторожем в детском саду, — буркнул Поэт.

— Вот! Хоть какая-то польза, значит, от вас была обществу… А то «поэзия», «поэзия»! Толку от этой поэзии?

— Зачем вы рассуждаете о том, чего не понимаете! — завёлся Поэт. — «Илиада» Гомера важнее пирамиды Хеопса для человечества. Бог создал мир чёрно-белым, а поэты сделали его цветным. Если вы не чувствуете поэзию, я могу вас только пожалеть — вы не знаете, чего вы лишены!

— И чего я лишён? Рифмоплётства словесного? Так вы уже все рифмы по тысячу раз использовали, ничего нового уже придумать нельзя. А всё никак не успокоитесь, всё рифмуете, рифмуете. Да людям головы морочите.

— Я поражаюсь вашему невежеству! — оскорбился Поэт. — Прочитайте хотя бы Пушкина. Даже такая бесчувственная душа, как ваша, непременно будет задета и потревожена.

— Да читал я вашего Пушкина! «Мой дядя самых честных правил»… Я не против Пушкина. Пусть его дети читают. Но на мой вкус, это не съедобно.

— А поэзия не котлета! Что значит — не съедобно? Какой такой вкус вам нужен? Что за гастрономия в искусстве?

— Всё должно быть вкусным. А иначе, зачем оно — невкусное?

— Как вы собираетесь определять вкус поэзии? — вознегодовал Поэт.

Андрон спрыгнул с дерева, поднял ведра с яблоками и с улыбкой ответил:

— Мыши могут съесть томик стихов Пушкина, и рассказать — какова его поэзия на вкус?

— Нет, я его когда-нибудь прибью! — взмахнул руками Поэт.

Артур обшарил книжные полки в своей комнате в поисках недочитанной книги и не нашёл её.

— Странно! Куда она могла деться? Так и не узнаю больше — каким может быть мир? Придётся придумывать самому.

Он вышел во двор. Адам с Шутом играли в шахматы, Сократ прогуливался по коридору, покачивая пальцем, доказывая что-то своему невидимому собеседнику. Судья читал книгу. По лестнице спустился Паскаль и вышел во двор.

— А где вообще Никто? — спросил друга Артур. — Что-то я давно не видел его.

— Он в лесу, в шалаше живёт, — ответил Паскаль. — Я один раз наблюдал, как он силки на зайцев расставляет. Да и костёр его ночью с берега видно… Его окрестные крестьяне боятся, обходят стороной. Меж собой говорят: чёрный монах в лесу поселился, это к беде.

Артур заинтересовался и решил вечером навестить отшельника.

Небольшая поляна, где стоял шалаш, была обложена по периметру камнями. Камни были вдавлены в землю, чтобы о них не спотыкаться. Артур оглядел это сооружение и спросил:

— Зачем вы принесли эти камни?

— Это оберег. Магический круг.

— Вы боитесь злых духов?

— Я ничего не боюсь. Я защищаюсь от внешнего мира.

— Ну, не знаю, как духов, а злых людей этот «магический круг» не остановит. Тут в лесах много лихих разбойников.

— Зачем им я? У меня ничего нет. И потом… Я мёртвое слово знаю.

— Мёртвое слово? — удивился Артур, и Никто кивнул.

— Кто его слышит, падает замертво.

— И что же это за слово?

Никто приблизился к нему вплотную и сказал на ухо:

— Вы действительно хотите его услышать? Вы готовы умереть?

— Почему же оно не убивает вас? — недоверчиво спросил Артур.

— Оно не убивает своего владельца. Оно убивает других. Тех, кто его слышит.

— Хорошее оружие, — Артур попытался скрыть иронию. — Почему бы вам не вернуться в Замок?

— Он мне надоел… Я хочу одиночества.

Никто сел на камень у кострища и стал разгребать палкой золу.

— Одиночество каждому дано от рождения, — сказал Артур. — Человеческое общение — это попытки забыть об одиночестве.

— Мне это не нужно. Я наслаждаюсь одиночеством.

— Вам не скучно здесь одному?

— Мне не скучно… Я работу делаю, как говорил Раскольников. Я много думаю.

— Здесь недалеко, — он повёл головой в сторону, — деревенское кладбище. Я вчера гулял по кладбищу и размышлял о счастливых мертвецах.

— О счастливых мертвецах? — удивился Артур.

— Люди боятся смерти, как боятся всего неизвестного. Надо понять смерть, полюбить её и тогда развеется страх и случится желание смерти… Тяжела человеку жизнь. Сколько тягот, забот, лишений! Наслаждения кратки, чего не скажешь о разочарованиях… Человек мечтает о счастье. Он ищет его повсюду. Шарит по пыльным углам страстей… Грызут его тело изнутри черви любви и голода. Бросает он им куски коровьего и женского мяса. Стонет от вожделения — вгрызаются черви в мясо. Наедаются и оставляют его ненадолго в покое. Но прожорливы черви, и снова требуют пищи. Такая смертная тоска в этом убогом счастье: кормить своих червей.

— В юности человек считает, что счастье — это жизнь, — продолжил он. — В зрелости он уже не чувствует радости жизни, а ищет наслаждений. Счастье его — это сладкая жизнь. И только в старости, разочарованный и опустошённый, он начинает понимать, что счастье — это не жизнь. Это состояние покоя и тишины. Когда ничего не болит, ничего не нужно, и никто не считает тебя своей вещью.