картинной галерее и рассматривал «Мону Лизу». Артур подошёл к нему.

— Как безжалостно время! — глядя на картину, слегка наклонив голову, сказал Маркус. — Ничто не может избежать старения… Вы знаете, изначально эта картина была совсем иной. Ни один из оттенков её уже не соответствует тому, что было раньше. Если бы Леонардо увидел её теперь, он бы её не признал. Подумал бы, что это чья-то бездарная подделка.

— Хозяин уверял меня, что это подлинник, — вспомнил Артур.

Маркус недоверчиво посмотрел на него и пожал плечами.

— В это трудно поверить. Хотя… после всего, что произошло с нами, я уже ничему не удивлюсь.

— Предположим, у нас есть копир, — стал размышлять Маркус, — устройство, позволяющее делать точную копию предметов. Предположим, мы сделали точную копию этой картины. Будет ли она обладать в наших глазах той же ценностью, что и оригинал?

— Тут важные слова — «в наших глазах», — заметил Артур. — Ценность произведения искусства всегда субъективна. Поэтому в моих глазах копия не будет обладать той же ценностью.

— Но ваши глаза не смогут отличить копию от оригинала. Более того, через некоторое время вы неизбежно начнёте сомневаться — а не перепутали ли вы копию с оригиналом? А не смотрите ли вы с любовью и восхищением на подделку?

— Что вы этим хотите сказать? — уставился на Маркуса недоумённым взглядом Артур.

— Ничего, — смутился Маркус. — Кроме того, что все наши ценности субъективны и не имеют вне нас никакой цены.

Поздним вечером собрались у костра на берегу, пекли картошку, пили горячий чай, и Артур предложил:

— Давайте, каждый расскажет — как он попал в этот Замок. Андрон, начните вы.

Андрон пожал плечами и, слегка смущаясь, сказал:

— Я стукнул по голове свою подругу, как стучат по телевизору, когда он плохо показывает.

Он невинно посмотрел на слушателей.

— Я её починить хотел. А она в больницу попала, чуть не померла.

— Как это ты её починить хотел?

— Самый простой способ ремонта неисправного механизма, который применяют даже опытные мастера… У меня как-то не работал телевизор. Позвал приятеля, он обошёл вокруг телевизора, стукнул куда-то сбоку, тот заработал. Ну, ушёл приятель, через час — телевизор опять не работает. Я уж его и стучал, и тряс — ничего не помогает. Позвал опять приятеля, тот подошёл, один раз стукнул — телевизор работает. Чудеса, да и только. А он мне говорит: «стукнуть каждый может, но только мастер знает — куда и как!»

Адам засмеялся.

— Значит, ты плохой мастер. Стукнул свою подругу не туда и не так… А с чего ты решил, что твоя подруга сломалась?

— Да достала совсем — и пилит, и пилит. То ей не так, это ей не так. Я говорю: «что-то ты, подруга, скрипеть стала много, надо твои шестерёнки смазать». Она ещё хуже взбеленилась. Ну, я её и стукнул. Чтобы починить…

— Домашнее насилие, от одного года до пяти лет лишения свободы, — рассудительно сказал Судья.

— Да я тоже надеялся, дадут мне годик — ну и ладно! Так она меня в сумасшествии обвинила. «Посмотрите», — говорит, — «что он из нашей квартиры сделал! Посреди комнаты землю навалил, и муравейник развёл. Я», — говорит, — «даже спать не могу — муравьи по мне ползают».

— Это безобразие, — нахмурился Судья. — Это уже издевательство над человеком, другая статья.

Он покачал головой.

— Я лично попал сюда исключительно по злой воле моих врагов. Это судья Рочестер, мой давний недруг, упрятал меня в сумасшедший дом. Я всего лишь хотел навести элементарный юридический порядок в мире. Это здравое, нормальное желание человека моей профессии.

— В мире надо навести человеческий порядок, а не юридический, — выразил своё мнение Поэт. — Будет нравственный закон — юридический и не понадобится.

— Ой, только не начинайте этот спор заново, — запротестовал Артур. — Лучше расскажите — как вы сюда попали? — обратился он к Поэту. — Вы такой мирный, нормальный человек. Как вас угораздило?

— Мирный, нормальный? Спасибо, конечно. Но, видимо, у тех, кто меня отправил в сумасшедший дом, было другое мнение. Я сюда попал за злостное хулиганство, — заявил Поэт с видимой гордостью.

— Вот это да! — изумился Артур. — Вы, такой интеллигентный человек, и злостное хулиганство? Это не совмещается в моей голове.

— Меня дважды сажали на пятнадцать суток, а на третий раз у них лопнуло терпение, и они закатали меня в Кащенко.

— Что же вы такое натворили — даже представить себе не могу?

— Меня отказывались печатать, и я нашёл другой путь к широким читательским массам. Я стал писать свои стихи краской на стенах домов вдоль дороги, где ходят люди. Это же для них было очень удобно! — воскликнул Поэт. — Пока идёшь на работу, можно прочитать целый сборник стихов. Кому это могло помешать? Тем более стихи лирические, меня никогда не интересовала политика.

— Это безобразие! — поддержал Поэта Паскаль. — Тогда надо упрятать в психушку всех любителей граффити.

— Были, конечно, и другие обстоятельства, — замялся Поэт. — Я на стене камеры, где отсиживал пятнадцать суток, написал эпиграмму про начальника полиции, чем очень сильно его разозлил.

— Вот это уже было опрометчиво с вашей стороны, — с иронией заметил Адам. — Власть требует к себе уважения.

— Начальника полиции, его же подчинённые называли Янус. Начальник полиции был двулик. Когда он стоял к вам левым профилем — это было банальное лицо. Как говорил Зощенко: таких в каждом трамвае по десять штук ездят. А с правой стороны его лицо уродовал безобразный шрам от ожога. Сам он говорил, что получил его на пожаре, спасая людей, но подчинённые за спиной злословили, что это жена приложила его горячим утюгом. Впрочем, бравый майор не комплексовал и даже где-то гордился своей двуликостью. Он говорил, что без чужой помощи может разыграть известную сценку с добрым и злым следователем — достаточно только повернуть голову.

— Помните эпиграмму, из-за которой пострадали? — улыбаясь, спросил Артур.

Поэт покраснел.

— Помню… Но читать не буду. Там есть нецензурные слова.

— Браво! — восхитился Паскаль. — А говорите — лирический поэт. Да вы — декабрист, Рылеев!

— Ну, вы преувеличиваете! — заскромничал Поэт.

Оглядев собравшихся, Артур обратился к Сократу:

— А вы как оказались здесь?

Сократ смутился и махнул рукой.

— Ну, расскажите, расскажите, — поддержал Артура Судья.

— Да нечего рассказывать. Живи я в Древней Греции, никто бы меня пальцем не тронул, только что посмеялись бы.

Он вздохнул.

— Решил я тогда жизнью Диогена пожить. Купил большую бочку, в какой огурцы засаливают, вытащил её на улицу, ну и залез в неё.

Андрон захихикал. Сократ сердито посмотрел на него.

— Я никому не мешал. Я не загораживал проход, я тихо, смирно сидел в