– Я вам полностью доверяю, мистер Корсо.

– Самые преданные люди – те, чью верность приобретают за наличный расчет, – отвечает герой Джонни Деппа.

И подкинула же судьба ему такое дельце: найти подлинное издание книги «Девять врат в царство призраков», написанной, согласно авторитетным поверьям, самим дьяволом. А там, как знать, быть может, и встретиться с ним лицом к лицу. В общем, тень Фауста всегда ходит где-то рядом с такими циничными персонажами. Это если вместо басенной морали заключить.

Душевному же кино приходится рождаться в муках. В 1952 году известный французский киновед Анри Ажель задался вопросом: «А есть ли у кино душа?» И сам же и ответил: дескать, а как же иначе, ведь кино позволяет увидеть привычные вещи под другим углом, на другой крупности – с фокусировкой, вызывающей рефлексию. Другими словами, одушевляет их. «Экран восстанавливает тепло Вселенной», – сказал он. А порой даже позволяет ощутить ее вибрацию!

А вот теперь о тонкостях. Поначалу никого не интересовали метафизические вопросы: сколько ангелов помещается на кончике иглы, будет ли дьявол спасен Богом или как все стало быть, что стало быть. Подобно тому, как христианство физически рождалось в мучительных страданиях и гонениях в Римской империи – к примеру, подвешивать над огнем вниз головой непослушных цезарю людей было обычным делом, или же без тени снисхождения бросать их на съедение диким зверям в клетку, – так и кино заговорило о духовности через жанр «страстей» – начиная от скандальных «Страстей Жанны д’Арк» (1928) режиссера Карла Теодора Дрейера и заканчивая не менее скандальными «Страстями Христовыми» (2004) режиссера Мэла Гибсона. И там и там изображена казнь, и там и там – плотские страдания, и там и там – жестокая слепота палачей к своей жертве (в Британии так вообще запретили к показу ленту об Орлеанской деве, так как английские солдаты были показаны на экране уж больно свирепыми и беспощадными). И все же, несмотря на муки главных героев, порой кровавые и невыносимые для зрителя, как у Мэла Гибсона, невзирая на неоднозначное отношение к этим лентам со стороны церкви, именно так пробивало себе путь наверх кино на религиозной тематики. Это было смело, это было всегда резонансно, не без острых дискуссий и суровой критики. А как еще Вселенной подавать знаки, нежели как через свет киноэкрана? Если человек, как говорил Пифагор, не слышит «музыку сфер», рождаемую в космосе, то лишь по той причине, что музыка эта стала привычной нашему уху. И, чтобы ее расслышать, нужно, если угодно, перенастроить слух. То же самое и с визуальным искусством: все зримое, как писал богослов Дионисий Ареопагит, есть символ «незримой, сокровенной и неопределимой» сущности Творца. Того, Кого нельзя увидеть. Или, если говорить языком низких материй, огорчительно приближенных к земле, то есть словами папы римского в исполнении Джуда Лоу из сериала «Молодой папа» (2016):

– Кто наиболее значимый писатель за последние 20 лет? Сэлинджер. А самый значимый режиссер? Кубрик… Никто из них не позволял себя увидеть. Никто из них не позволял фотографировать себя.

– Но вы не артист, Святой Отец, Вы глава государства.

– Да, настолько малого, что оно не имеет выхода к морю, и, чтобы выжить, его лидер должен быть недоступен, как рок-звезда.

В темном кинотеатре есть лишь один источник света. И по своей символической нагрузке он ничем не уступает свету, который пробивается сквозь длинные витражные окна готических соборов. Ну, а что это означает, думается, очевидно и без специальной подсказки со стороны средневековых архитекторов.

Впрочем, длительное время экран считался дьявольским порождением: дескать, все это те же «хлеб и зрелища», только сбоку. Хлеб вот только заменен попкорном, но нас, бывалых знатоков символического толкования, не обманешь – значение-то сводится к одному: «пожрать». Так что не странно, что противники кино развертывали плакаты вроде «Билет на непристойный фильм – билет в ад». Не хватало лишь перед входом повесить цитату из Данте: «Оставь надежды, всяк сюда входящий».

Пожалуй, самый громкий скандал за всю историю XX века вызвал выход ленты Мартина Скорсезе «Последнее искушение Христа» (1988). Американский режиссер знал, на что шел, – греческого писателя Никоса Казандзакиса, по роману которого поставили фильм, на родине отлучили от церкви и отказались по-христиански хоронить; в США перевод книги тоже встретили без энтузиазма.

– Господь любит меня, а я не выношу этой боли, – произносит Иисус в исполнении Уильяма Дэфо.

Этих слов вы не встретите в Библии, как и такого противоречивого, колеблющегося, в некотором смысле слабого, ранимого Христа. Поэтому и в кино его многие не хотели таким встречать. Лучше, конечно, устроить беспорядки, бросить режиссеру в лицо тридцать сребреников и вообще превратить жизнь создателей в сплошные страдания. А то, видите ли, веселятся они, поют и танцуют, а потом у них еще и выходит мюзикл «Иисус Христос – Суперзвезда» (1973). А ведь таких примеров тьма!

Когда увидел свет фильм Романа Полански «Ребенок Розмари» (1968), общественность пришла в неистовство: как режиссер додумался снять кино про женщину, рожающую дьявола? Да он, вестимо, сам сатанист!

Но была и другая сторона медали. Иной взгляд. Любое искусство «очищается» красотой. Скажем, поэт XIX столетия Стефан Малларме, говоря о греховном танце Саломеи, призывал делать акцент не на порочности персонажа, а на том поэтическом чувстве, что возникает при созерцании. Нужно «изображать не саму вещь, но впечатление, которое она производит», – писал он. В русском языке этика (наука извлекать полезный урок даже из самой безобразной метафоры) и эстетика (искусство видеть даже в бесполезном уроке красивую метафору) вообще родственны: на старославянском «добрóта» – это и есть красота. Впечатляющая наружность известной на все Афины гетеры Фрины, между прочим, когда-то послужила даже оправданием на суде – мол, она нарушила священный закон тем, что позировала для скульптора Праксителя, создавшего непозволительно обнаженную статую богини Афродиты. И когда публично перед ареопагом красавица сдернула с себя одежды, ее немедленно оправдали. Такая девушка не может быть виновна!

В самом деле, красиво же снята «Мама!» (2017) Даррена Аронофски? Безупречные операторские решения, полная погруженность в быт живущей в загородном доме молодой пары. Он – бесплодный писатель, она – беременная домохозяйка. И какая бы мерзость ни происходила на экране, вплоть до апокалиптических погромов на стихийно организованной вечеринке, во взаимоотношениях главных героев (Дженнифер Лоуренс и Хавьера Бардема) угадываются библейские мотивы – во всяком случае, кинокритики в своих многочисленных рецензиях постарались нас в этом убедить. Творчество – оно же вообще про дерзкое подражание Богу. Просто у мужчин это проявляется через инфантильное дуракаваляние, а у женщин – через материнскую заботу и уход.