Вспомнив о Вике, Белозерцев размягченно вздохнул: только она одна у него и осталась. Она да Костик – ближе у него уже никого нет.

Он потянулся у трубке, чтобы позвонить Вике, но остановился, холодно и трезво глянул на собственную руку, словно бы это была рука постороннего человека, отдернул пальцы от телефона: а вдруг именно в этот момент ему звонят и наткнутся на частый гудок – тогда все пролетит впустую, Белозерцев задавленно всхлипнул и откинулся на спинку кресла.

Нет ничего мучительнее такого вот ожидания, когда секунды становятся часами, а минуты сутками, время, будто резина, растягивается до абсурдных размеров, высасывает из человека мозг, причиняет боль, заставляет заполошно биться сердце – ползут минуты томительно, изматывают, оглушают, звон в ушах стоит такой, что, того гляди, лопнут барабанные перепонки, под черепной коробкой все сжимается в комок, мозг, набрякший свинцовой тяжестью, становится чужим, яркий солнечный день вот уже столько часов – серый, хмурый, в нем ни одного радостного промелька, все плохо, очень плохо… Так плохо, что хоть побитой собакой вой… Или волком.

Воздух в помещении затхлый, давит на легкие, ноздри забиты пылью, дышать становится все тяжелее и тяжелее. Худо было Белозерцеву.

Ну когда же раздастся телефонный звонок и хотя бы чуточку сдвинет камень с души? Он с ненавистью глянул на один телефонный аппарат, на другой, перевел взгляд на свою руку – она ему показалась мертвой, вспухшей, это была рука другого человека, не его, какого-то утопленника, удавленника, мертвеца – и снова взялся за коньячную бутылку. Вике он позвонит позже, чуть позже, минут через пятнадцать-двадцать, когда сам получит звонок. Он отер пальцами глаза, поглядел на кончики – пальцы были мокрыми, значит, он плакал, ревел, как белуга, но не ощущал своих слез. Вика, Вика. Она нужна была ему сейчас больше всех – до стона, до боли, до слез.

Тогда, может, отставить все планы с Пусечкой и ему самому жениться на Вике? Ведь Пусечка, если вдуматься, – это очень оскорбительно для Вики. Пусечка же только рад будет такому повороту событий – очень уж испуганная морда была у него. Черед Пусечки придет в следующий раз. Может, отменить сегодняшнюю встречу в ресторане «Пекин»?

А зачем, собственно, отменять?

Нет, отменять он ничего не будет. Пусть уж все идет так, как идет, без поправок. В конце концов все будет в порядке, Белозерцев верил в свою звезду. Итак, первым номером – Костик, главное – выкупить его, вторым номером – Вика, а все остальное – потом. К встрече с Викой надо будет приобрести какую-нибудь дорогую безделушку, чем дороже – тем лучше: бриллиант в золотой или платиновой оправе. Вика будет довольна, а бриллиант… он снимет все обиды. Что же касается Ирины… В конце концов, Зверев поможет – на Белозерцева на падет даже тень подозрения.

Да кроме всего существует испытаннейшее средство – деньги. Деньги – это оправдательный приговор в любом, даже самом мокром, деле, в этом Белозерцев был уверен твердо.

20 сентября, среда, 15 час. 50 мин.

Прикурив от золоченой, с узким тяжелым телом зажигалки, Полина Евгеньевна с наслаждением затянулась дымом, придвинула к себе стопку бумаг, отпечатанных на дорогой, светящейся сахарной бумаге – бумага была такой белой, что казалось, она светится, – на которой был тиснут новый российский герб, а внизу четко пропечатано «Президент Российской Федерации», пробежала глазами по тексту. Это был указ о присвоении чиновникам государственных званий. Сродни воинским – от референта госслужбы третьего класса до государственного советника. Полина Евгеньевна рассмеялась, лицо ее приобрело ехидное выражение и оттого стало незнакомым – скоро разные конторские служаки будут носить канты на штанах и погоны с набором звездочек: старший бухгалтер жэка – один просвет на погонах и одна звездочка, начальник конторы – четыре звездочки на том же погоне либо одна звездочка при погоне с двумя просветами, начальник чуть повыше будет иметь две звездочки на погоне с двумя просветами, чиновник еще выше – три звездочки и так далее. Будут свои генералы и свои маршалы – гражданские, «штатские шпаки», как пели когда-то про них в частушках.

– Все, мы дошли до ручки, дальше идти некуда. И ехать тоже некуда, – Полина Евгеньевна согнула бумажки в небольшой рулон, заклеила срез липкой лентой, чтобы никто этот рулон не обнаружил – все-таки секретная бумага окажется на свалке, и, сунув рулон в пластмассовое мусорное ведерко, придвинула к себе телефон. Набрала на кнопках номер – будто по музыкальному инструменту пробежалась.

– Читал новую указивку за высокой подписью? – спросила она человека, отозвавшегося на том конце провода. – Какую указивку? Разве не знаешь? Ах, понимаю, понимаю, нынче указы выходят по любому поводу: как сморкаться, как гладить кальсоны, как льстить начальству, как сдавать мочу, извини, на анализ, как пользоваться пипифаксом и так далее. Я понимаю, это хамство, это грубо, но из песни слова не выкинешь. И какой это… дур-рак, извини еще раз, сочинил указ о званиях для всей нашей учрежденческой лимиты? Ладно, ладно, я знаю, что не ты… да ты и не дурак, это тоже всей президентской администрации известно… Теперь скажи, какое звание будет у меня, к чему готовиться? Кто я, полковничиха или генеральша? Кто-кто? Государственный советник третьего класса? А чему это соответствует в армии, например, какому званию? Генерал-майора? Недурственно. Это что же, на юбку придется нашивать лампасы? Не знаешь? А кто знает? Ладно, все это шуточки, мура. А у тебя какое звание будет? Ах, на одну звездочку больше… А если перевести на армейские чины? Генерал-лейтенант? Разве генерал-лейтенант больше генерал-майора? Никогда не знала. В армии ведь майор всегда был больше лейтенанта. Ну что ж, я тебя поздравляю. Теперь посмотри на часы. Сколько там набежало? Без семи минут четыре. Пора нажимать на кнопку: ровно в четыре часа должен раздаться звонок нашему… душечке, – Полина Евгеньевна рассмеялась. – Пленку, кстати, получили? Смонтировали? Нет? А почему, пардон за выражение, телитесь? Не телитесь, не телитесь, господин генерал-лейтенант… или как там положено обращаться: ваше превосходительство? Итак, напоминаю – через семь минут – звонок. Да-да, душечке. Я его знаю, он – настоящий душечка. Нет-нет, не по Чехову. Я это говорю искренне, – она рассмеялась какой-то остроте, отпущенной ее собеседником и положила трубку на рычаг.

Судя по тону, каким Полина Евгеньевна говорила со своим собеседником, не он был «штатским» генерал-лейтенантом, а она, и не она подчинялась ему, а он ей.

Она просмотрела еще несколько бумаг, в том числе и с грифом «СС» – «совершенно секретно», швырнула их, как и указ, украшенный «курицей» (так в ее кругу звали двухглавого орла, перекочевавшего на деловые бумаги с допотопных денег времен Керенского), в урну, затем проверила себя: все ли о кей, на месте ли массивная золотая цепочка, прочно ли сидят в ушах бриллианты, – и поднялась.

За окном было душно, воздух набряк горячечной тяжестью – такой погода бывает только перед сильной грозой, но какая гроза может разразиться в сентябре? Сумасшествие какое-то, бред… Пора гроз прошла, наступило время невесомой серебряной паутины и домашнего, как от печки, тепла бабьего лета. Бабье лето, романтическая пора…