с твоим поручением, в Индии уже появились на свет два новорожденных вампира лунного затмения и два — солнечного. Вообще странно, что наши способности с лунными вампирами схожи. Мне всегда казалось, что они должны быть разными. Я думаю, тебе уже доложили, что мне на корабле хватило смелости обратить больного мальчика лет двенадцати. Думаю, они не могли утаить этот факт. К сожалению, тот день был обычным, не отмеченным солнечным или лунным затмением. Я бы, наверно, его не стала обращать, если бы не овладела тогда моим сердцем жалость. Будь моя воля, я бы спасла всех детеймира от страшных заболеваний, подарив им бессмертие.

Кевин пока себя ужасно контролирует. Я считаю — несправедливо, что он никогда больше не сможет увидеть солнце. Я даже немного жалею, принц Эрик, что поддалась жалости и подарила ему вторую жизнь. Ну, уже с этим ничего не поделаешь. Все мои вампиры молодого возраста, им не больше двенадцати — тринадцати лет, в сущности — всё еще дети. Ты же знаешь, что в Индии много больных детей?

Я вообще заметила, когда люди соприкасаются со смертью, то умнеют, но всё равно приходится отделять зёрна от плевел. Я не могу себе позволить обращать кого попало, иначе всё полетит в тартарары, ну, ты понимаешь, о чём я.

Путешествие фактически прошло без приключений, не считая предательства Елизаветы, мы тогда доплыли до ближайшего острова и пустились в путь верхом на конях — это было очень увлекательно. Будь я человеком, отбила бы себе весь зад. Правда, проехали мы на конях недолго, вскоре их пришлось бросить, чтобы ускориться. Я иногда вообще не понимаю, зачем вампиры передвигаются на кораблях и лошадях, ведь мы в сотни раз быстрее, а то и в тысячу, и на своих двоих можем покрыть огромное расстояние. Наверно, это дело привычки, оставшейся из смертного прошлого. Когда-то мы были людьми, а теперь их средства передвижения позволяют нам снова ощутить себя живыми, но это так, абстрактные размышления. Все мы знаем, почему подражаем людям: чтобы слиться с толпой и не выделяться на их фоне.

Больше в путешествии ничего интересного не происходило. Знаешь, в Индии я снова себя почувствовала человеком, матерью десяти детей, — это так прекрасно, увы, Индира слабеет с каждым днем, и я чувствую, что ее смерть близко. Всегда больно смотреть, как отходят в мир иной близкие люди, я, наверно, никогда к этому не привыкну, но эта боль позволяет мне оставаться человечной, и только ради этого я готова ее испытывать вновь. Боль отрезвляет, не позволяет превратиться в бесчувственное существо: когда это произойдет, я умру как человек окончательно. А я знаю, это рано или поздно всё равно случится — лишь вопрос времени.

Я сейчас скажу странную мысль, но я не хочу умирать. Не хочу превратиться в бесчувственное существо — это страшно. Мне кажется, тогда я потеряю что-то важное. Потеряю саму жизнь. Каждый раз об этом думаю, и меня передергивает внутри. Я не хочу умереть морально, пусть и мертва физически, но не готова лишиться души. Темный Эрик, у меня к тебе есть большая просьба: если я однажды умру душой, закрой меня в серебряной тюрьме. Я не хочу расхаживать по земле монстром. Обещай мне это. Я не хочу окончательнопревратиться в омерзительную тварь. Не хочу.

Наверно, сказать тебе мне больше нечего, я написала всё. Я напишу тебе новое письмо где-то через год, может, больше. Несмотря на то что я здесь изложила тебе свою душу, не приезжай, я этого не хочу.

Прощай, Темный Эрик».

Эверилд закончила письмо и бегло его перечитала. Убедившись, что написала всё, что хотела, и не сболтнула лишнего, она оставила письмо на солнце. Когда высохнут чернила, отправит ближайшей почтой. Вампирша потянулась и, зевнув, вышла из комнаты. В доме царили покой и тишина. В воздухе стояла духота.

— Как здесь люди живут? — спросила она вслух. Она прошлась по дому, прибралась, а затем спустилась на нижний этаж проведать Кевина. Как ожидалось, он спал в своей кровати. Неужели сама Эверилд могла стать таким слабым существом, как этот мальчик. Ей всегда было жалко детей ночи, ведь они не могут видеть солнце, видеть, как зарождается жизнь. Они ей казались калеками, впрочем, как и всем вампирам лунного и солнечного затмения. Некоторые даже считали, что таких слабых вампиров надо истребить полностью, другие протестовали — это были вечные споры. Но самое прекрасное у них нельзя отнять: они в любой момент могут уйти из жизни, в отличие от других.

«Мы не можем. Нам суждено мучиться на этой земле вечно, так что неизвестно, кто еще из нас калека. Им есть чего бояться и за что цепляться, нам же — нет. Жажда жить делает всех существ живыми. А мы мертвее мертвых — это на самом деле ужасно», — Эверилд присела на край кровати и погладила мальчика по спутанным волосам.

— Вам везет, у вас есть выбор: жить или нет. А у нас его нет. Мы вынуждены жить, даже если эта жизнь опостылела. Честно, мы вам завидуем, а вы — нам. Странный парадокс. Воистину, человек создан дьяволом, — вслух проговорила Эверилд. — Вот мне интересно, когда вы спите днем, вы можете нас слышать? Наверно, нет. Ты меня еще проклянешь за этот дар бессмертия, это ты сейчас радуешься, что избежал смерти, а потом, спустя сотни лет, завоешь. И только от тебя будет зависеть, справишься ты со своим отчаянием или утонешь в нём. Тогда у тебя будет всего два пути: первый — стать бесчувственным чурбаном и жить дальше, второй — броситься под лучи солнца и умереть. Это сложный выбор. Знаешь, Кевин, я много раз пыталась покончить с собой, первый надлом случился, когда меня муж изнасиловал со своими дружками, я тогда не хотела жить и проклинала учителя. Потом научилась радоваться и снова захотела жить. Второй раз я пыталась покончить с собой спустя пятьсот лет, когда жизнь мне настолько осточертела, что я видела лишь один выход — умереть. Я на самом деле очень слаба духом. Если бы ты не спал, то, наверно, посмеялся бы надо мной.

Эверилд разговаривала со спящим Кевином, смотря на его по-прежнему измученные черты лица, словно болезнь навеки оставила отпечаток на нём. Он был еще бледнее, и круги под глазами никуда не делись, поэтому мальчик казался вечно спящим на ходу.

— Неужели эти круги от недосыпа никогда не сойдут с его лица? — спросила она саму себя.

— Эверилд, Эверилд! — позвали наверху.

— Спи, а